Абреки Шамиля [СИ]

Но шустрый малолетка, к которому обратились, ничего сделать не успел, потому что из углубления в копне показался молодец в черкеске и при оружии. Он оправил на себе платье, сдвинул папаху на затылок и только после этого развернулся лицом к станичникам. Глаза у патрульных округлились от удивления, они как по команде посмотрели на своего командира, который оторопел от увиденного больше остальных. Это был его младший сын Петрашка. Сначала у Даргана скакнули вверх брови, затем сам собой раскрылся рот, он одурело покрутил головой. Снова воззрился на незнакомку, по прежнему стоящую перед ним с задранным подолом платья и с потеками крови на ногах, перевел взгляд на молодца, у которого остался оттопыренным край черкески. И вдруг одним разом сломал черты мужественного своего лица, превратив его в маску хищного зверя, увидевшего жертву. Правая рука полковника рванула из ножен клинок, а левая дернула на себя поводья, принудив кабардинца подняться на дыбы. Оставалось одним прыжком перемахнуть сажени три до казака, появившегося из стожка, и пустить острое как бритва лезвие под его подбородок, чтобы подравнять без того прямые его плечи. И тут раздался громкий возглас провинившегося, в котором несмотря ни на что, чувствовалось внутреннее спокойствие.

— Батяка, она сама пошла со мной! — Петрашка облизал вмиг пересохшие губы. — Француз для нее никто, а мы друг друга любим.

Но было уже поздно, ведомый твердой рукой, атаманский жеребец взвился над стерней, на мгновение распластался над ней будто в полете, и опустился в вершке от возмутителя спокойствия. Шашка со свистом описала полукруг, готовясь обрушиться на его голову, уже лезвие пересекло ту незримую черту, после которой можно было бы заказывать поминальную молитву. В этот момент молодец бросил свое гибкое тело под грудь скакуна, он изловчился схватиться за уздцы и с силой завернуть его морду вверх. Кабардинец взвизгнул, он дробно заплясал на месте, припадая на все четыре ноги и выворачивая шею на бок. Полковничий клинок сделал в воздухе немыслимое сальто и сверкнул к стремени, едва не поранив лошадиную шкуру.

— Батяка, на мне вины нет, — оскалился казак на родного отца, в темных глазах у него запылал огонь, говоривший о том, что терпения может и не хватить. Он выкрикнул снова. — Французская скуреха отдалась мне по доброй воле. Я тоже люблю ее, по настоящему.

— Прочь с дороги… — рычал атаман, уязвленное самолюбие которого не давало ему опомниться. — Зар-рублю паршивца! Честь рода Даргановых надумал опозорить!?.

— Чести нашей семьи никто не затронул, — Петрашка продолжал выкручивать холку скакуну. — Я сказал тебе правду…

— А ты знаешь, поганец, что после твоего паскудства по станице пойдут пересуды? Тогда куда прикажешь нам деваться?

— Не будет пересудов, у нас все полюбовно.

— А про ее кавалера забыл? Он за эту девку тебя шпагой проткнет.

— Я уже сказал, что мушкетер с Сильвией люди чужие. Мы с ней уезжаем, насовсем…

Последнее слово, произнесенное с напором, будто отрезвило Даргана, он хапнул воздух полной грудью и откинулся назад. Надолго застыл на спине жеребца, наконец-то вырвавшегося из цепких рук молодца и принявшегося громко фыркать. Так продолжалось несколько томительных мгновений, пока бледное лицо полковника не осветил луч солнца, выскочившего из-за облака. Атаман шумно перевел дыхание и обвел окружавших его станичников бессмысленным взглядом.

— Месье Дарган, — послышался робкий голос девушки, по прежнему стоявшей в напряженной позе в стороне от всех. — Месье Дарган, же се венье…

— Ты посмотри, она еще что-то соображает, — усмехнулся один из верховых.

— А чего с ней станется, они живучие как кошки, — откликнулся его товарищ. — Что наши, что французские.

Сильвия сделала шаг вперед и воздела руки вверх, она будто не замечала задранного подола и голых своих ног. Впрочем, она не собиралась одергивать платье, как бы намекая, что сделанного уже не переиначишь:

— Месье, камараде… же… венье… Симпазис авес, — тужилась она что-то сказать, напрочь забыв те немногие слова, которые успела заучить за время пребывания в гостях у русских казаков.

— Видал ты, Петрашка ее снасиловал, как это по ванзейски, невинность привер. А она про симпатию гутарит. Чи как там…

— Навроде, так и есть. Ей бы надо, это… адмир, что она такая красивая.

— А Петрашка-то наш ловок, — разом заговорили станичники. — Взял девку, не мытьем так катаньем. Он эту мамзельку еще на праздник обхаживал.

Француженка повернулась на голоса казаков, тонкие брови у нее сошлись к переносице. Видимо девушке не понравилось обсуждение их с ее возлюбленным поведения, резко вскинув ладонь, она моментально превратилась в недоступную женщину:

— Же протест контре… — твердо проговорила она, повторила, — Же протест! — Затем снова указала рукой на своего насильника и опять попыталась улыбнуться. — Же… симпазис авес, месье, камараде… Ла мур.

— Ну иноземка! У нее кровь по ногам бежит, а она заладила про любовь, — удивился Тараска.

— Ламур для дур… Бабы, что с них взять, — хохотнул его сосед.