Абрикосовая косточка. — Назову тебя Юркой!

Комната, обставленная полированной мебелью. Наверное, купила на деньги, полученные от таких, как я. Телевизор. Дорогой. Безвкусные и дорогие фарфоровые статуэтки. На серванте целлулоидная кукла «ванька-встанька». Если качнуть, послышится мелодичный звук, как в старинных будильниках. На низком столике разложены польские журналы «Фильм».

Зазвонил телефон. Врачиха сняла трубку. Я видела, как она поправляла волосы, деловито говорила:

— Сеня, мне подойдёт… Часа через три. У меня клиент. (Именно, не пациент, а клиент, как в ателье.) Какая фирма?

Звонили из комиссионного. Разговор шёл о шубе из болгарской овчины. Очень красивые. Мех похож на чернобурку. Шерсть тёмная, а подпушек светло-жёлтый. Бывает серый. Я мечтала надеть когда-нибудь такую шубу, хотя бы на несколько дней. Пройтись в ней. Приятно носить красивые вещи. Как-то сама себя начинаешь больше уважать.

Разговор окончился. Врачиха закурила.

— Деньги принесли?

Я протянула половину стипендии. Она, не считая, спрятала деньги в шкатулку, сняла перстень, часы, тоже спрятала. Сняла со стола скатерть…

Я почувствовала, как начала краснеть… Она собиралась сделать это на столе, за которым принимала гостей, справляла свои дни рожденья.

Нелепость! В детстве родители старались оградить меня от влияния «испорченных детей». Я, помню, спросила мать — это было в средней группе детского сада, — я спросила: «Откуда дети берутся?»

Мать что-то врала, я понимала, что она врёт, и удивлялась, почему она рассказывает мне сказку. Таинство… брака и любви. Я помню, как первый раз поцеловалась, и потом мне было стыдно. Я считала себя безнадёжно испорченной, грязной. Я читала тайком Мопассана и удивлялась, как это люди могут обыденно смотреть на великую загадку. Я готовилась к таинству. Школа, родные, книги готовили меня к тому, чтоб я любила, хранила любовь всю жизнь, родила ребёнка. Совершила великое чудо.

А эта женщина между разговорами о покупке шубы не торопясь снимает скатерть со стола, на котором будет ужинать, сворачивает бархатную скатерть, чтоб не помять, застилает стол клеёнкой… Точно собирается чистить картошку. Мой ребёнок через минуты будет убит.

Убит?

Мой ребёнок?

У меня пересохли губы. Я, чтобы не закричать от ужаса, до крови укусила руку. Боли не почувствовала.

— Всё будет в порядке… — Женщина подтолкнула меня в спину. Я перехватила её взгляд. Она смотрела на часы. Ей было некогда. Она волновалась, что другой может перехватить шубу…

Почему нам с детства врут? Оберегают? Нет, врут! Бессовестно врут, не говорят о таких вещах, которые мы должны знать, чтобы потом не оказаться вдруг безоружными перед страшной голой правдой. Я без сил, без воли стою перед столом, на котором убьют моего ребёнка и ещё что-то уже в самой мне. Без содрогания, как расстреляют. Я перестану ценить человеческую привязанность, чувства, возненавижу материнство. Материнство — это тоже обман? Женщина несла в руках ребёнка, она родила его, не спит над его кроваткой ночами, растит своего ненаглядного. А могла за несколько месяцев до того, как первый раз дала грудь ребенку, спокойно умертвить его?

Почему нам об этом не говорили? Почему? Где вы, учителя? Где вы, люди, которые успокаивали меня двадцать лет, а сейчас ушли, бросили меня? И оставили одну в тот момент, когда вы мне больше всего необходимы. Вы предали меня! Почему вы не говорили мне правды?

И всё-таки мне говорили правду…

Я спокойно иду в коридор, надеваю пальто. Римка дрожащими руками открывает замок, и мы, прыгая через пять-шесть ступенек, бежим от страшной квартиры.

В первой же подворотне обнимаемся и плачем.

— Ты-то чего ревешь, дура? — спрашиваю я Римку.

— Как же ты теперь будешь? — рыдает Римка.

— Как-нибудь… Ты-то чего ревешь?

— Я бы тоже никогда не смогла.

— Что сказать дома?

— Наври чего-нибудь…

Мне грустно… Наврать можно, когда запоздаешь домой, когда надо уйти на свидание. А тут что врать!

Мы видим, как из подъезда выходит врачиха, ловит такси, забирается в машину. Она торопится в комиссионный купить шубу.

— А деньги назад не взяла? — вдруг вспоминает Римка.

— Пускай подавится!

Мне жалко половины стипендии. Но я горда собой. Будет трудно? Будет, конечно. Но я не предала моих учителей. Я не дала убить своего ребёнка.

У Римки есть деньги. Мы едем на Невский в «лягушатник» есть мороженое. Садимся в самый дальний угол и на бумажной салфетке начинаем писать длинный список вещей, которые придётся купить для моего ребёнка. Он будет… Он родится.

РАЗГОВОР С БАБУШКОЙ ПАЛЕЙ

За бабушкой Палей приехал ЗИЛ. Она уехала в Смольный. Когда я пришла из университета, она ещё не вернулась. На кровати лежал халат. Паля надела свои лучшие наряды — в шкафу было пусто. Висело недошитое зимнее пальто.