Абрикосовое варенье

– Цигель! Цигель! Кулак на морду брошу!

Таисия Павловна слыла культурным человеком. Имела высшее образование, выслугу и авторитет у коллег. Всё это не мешало ей быть деспотом в быту. Деспотизм выражался вполне конкретно. Во-первых, Таисия Павловна распрямляла свои дивные вьющиеся волосы. Пыталась даже обесцвечивать их, но "воронье крыло" не поддавалось гидропериту. Во-вторых, мать включала "хамский режим" всякий раз, когда необходимо было надавить на ближних. Сподвигнуть их к правильным деяниям и решениям. Оправдывая своё поведение, Таисия Павловна уверяла, что во всяком ином случае "эта халабуда рухнет вдребезги пополам". Намекая, что и дом, и дача, и ближние тела (те самые, непокорные, имеющие мнение и "облако") держатся на её плечах.

Кроме того, мать обладала феноменальной памятью на цифры. Помнила сколько денег ею получено, сколько потрачено, сколько отложено на чёрный день, сколько отпущено дочери "на помады", а также "на развлечения, полагающиеся по возрасту и умственному развитию". Такое каторжное существование унижало "ребёнка", но ежели Юлька пыталась протестовать, автоматически включался "хамский режим".

– Давай-давай. И лимонную кислоту захвати.

Юлия выбралась из гамака, потянулась. Слышно проговорила:

– Конечно! Сразу нельзя было взять. А то мы по дрова собирались в лесотундру.

– Вот и взяла бы, – огрызнулась мать. – О чём думала? Есть в черепной коробке мозг? Или содержание заключено в титьках?

Через мгновение, не давая дочери открыть рот, добавила:

– Куда покажешься с фингалом? – намекая, что кулак критически недалёк от морды.

Между дачей и домом пролегали две дороги. Длинная асфальтированная, по которой ходил автобус, и короткая, через лес и просеку, мимо цыганских выселок и тына хлебозавода – поляны, куда выбирались на перекур рабочие. В обеденный перерыв жизнь на изломанных поддонах кипела едва ли не активнее, чем на производстве. Через дыру в заборе рабочие проникали к бочке "пиво", гремя бидончиками и банками, выстраивались в цепочку, как муравьи… со всеми втекающими и вытекающими.

Логичнее было поехать автобусом, однако существовала опасность угодить в "прогал" между рейсами и ждать полчаса. Сверх остального, от остановки необходимо было идти до дома четыре минуты – потраченное в пустую время.

Юлька вывела из сарая велик "Десну", проверила пальцами шину – полный "пэ". (Велосипедом пользовалась мать, следила за состоянием). Вскочила в седло и, навалившись на педаль, гикнула, напоминая бандершу из "Бременских музыкантов".

Юбка развевалась на ветру, словно парашют десантника ситцевой "женской армии".

Часть 4. Нурик

Под шинами скользили сосновые иглы. Воздух драматизировал настроение запахами. Запахи эти волновали и успокаивали одновременно: теплота, чистота, смолистые нотки плюс птичье непокорное пение сплетались в одну парфюмерную композицию. "Коса… это коса до пояса" – лес казался Юльке девушкой, точнее женщиной – она была старше и безгранично мудрее.

Через сорок минут "Десна" причалила к подъезду.

Следует сказать несколько слов о доме, он играет некоторую роль в повествовании.

Дом затеяли строить ещё при Сталине, и по этой причине заложили с размахом, полагающимся жилищу разумных существ: высокие потолки, просторное фойе, лестницы с перилами и витыми балясинами. На фасаде – герб (жители во всякую секунду должны были помнить, где они живут, в какое непростое время и каков смысл их бытия). Потом Отец Всех Времён и Народов почил, мелкий Хрущёв затеял борьбу с излишествами. Декоративные элементы удалили, усекли два верхних этажа (как главу приговорённого), обузили лестницы и площадки… непонятно для чего, и какая из последнего экономия? Однако удовлетворения инспекторы не ощутили и "обезглавленному трупу" отказали в лифтах, под настроением: "решения партийного съезда – в жизнь".

По итогу дом имел четыре этажа, безликий фасад и нелепую двускатную крышу, позаимствованную у нового типового проекта.

Поблизости сохранилась грядушка сараев для хозяйственных нужд (размерами с японский линкор "Ямато"), зеленела тисовая аллея, сквер, вытоптанное маковое поле и продолжительная братская могила – рядом с городом проходили немилосердные бои.

Юлька притулила велосипед к лавочке и подумала, что взбираться на четвёртый этаж затруднительно (в смысле, лень): "Крышки наверняка есть у Нурика. Попрошу в долг. Лимонки у него нет, конечно… ну и бог с ней. Обойдёмся разок".

Девушка скользнула в парадное и не взбежала по ступеням, но направилась вниз, в полуподвал. В полуподвальном помещении обретался Нурик – Эрнест Александрович Мельцер, – истопник, дворник, хам и скотина (так говорила мать), а также Юлькина тайна.

Нурик появился в доме давно; Юльке было десять или двенадцать. Появился неслышно (почти) и почти невидимо.

Новый дворник, эка невидаль? не заслуживает старушечьего досужего обсуждения. Даже.