Абрикосовый мальчик

– Хватит, – скомандовал Лук и схватил Полину за волосы. – Вот так, детка, уже лучше, молодец, значит, с тобой обо всем можно договориться. Ведь можно, правда?

Добившись того, чего хотел, Лука откинулся в кресле и закурил, а Полина, пьяно всхлипывая, упала на ковер.

– Дьявол в тебе сидит, дьявол, я вижу!

Тело не слушалось опьяневшую девушку, однако темные, глубоко посаженные глаза вполне осознанно смотрели на круглую тушу, развалившуюся в кресле.

– Тебя Бог за меня накажет, накажет! – выла она, от бессилия и злобы катаясь по ковру.

– Ишь, Бога вспомнила! – нагло рассмеялся ей в лицо Лук.

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

– Так нельзя, сынок, тебя Бог накажет, – грозила матушка разбушевавшемуся отпрыску, бросающему камни через церковный забор в соседских ребятишек.

– Они первые, – в злобе кричал маленький Лука, – они обзывают меня поповским отродьем.

– А ты прости их, сынок, прости, – увещевал батюшка своего единственного сына, – они безбожники, а потому не ведают, что творят.

– Ведают, они нарочно подставили мне ножку, а когда я споткнулся и упал, бить меня стали. Ну, пожалеют! Завтра я подстерегу Петьку, когда он один будет, я знаю, это он всех подговорил, тогда-то я все объясню ему... – Маленький, но упитанный, совсем не в тщедушного отца, поповский сын сжал кулаки.

– Вот вырастешь, обучишься в духовной семинарии, тогда и будешь объяснять, раскроешь им, слепцам, глаза, – бубнил поп.

– Не дождетесь, – в сердцах шептал Лука, – в светскую жизнь хочу, чтобы мстить врагам. Не буду я щеки подставлять, не буду!

В ушах мальчика до сих пор стояла дразнилка: «У попа была собака, он ее любил, она съела кусок мяса, он ее убил».

– Ты, поповское отродье, – кричал ему самый рьяный враг Петька, сын председателя соседнего колхоза, – мамка сказала, что вам нельзя есть мяса в пост. Нельзя, правда? Приходи, батя свинью заколол, я тебя салом накормлю. Тебе ведь сала хочется и мяса? У них и у собаки пост тоже, ведь сказано – поп ее за это убил! Ха-ха-ха! Попенок!

Батюшку Серафима назначили в этот приход недавно. В убогий подмосковный поселок Луговой, где некогда находилось поместье князей Дороховых, в построенную ими церквушку, давно пришедшую в негодность, хлипкую и неремонтируемую. Прихожан раз два и обчелся. Из соседних колхозов несколько беззубых старух, добирающихся сюда в основном на праздники, да тайком крещенные дети – вот и вся паства. Когда бабушки умирали, их дети даже отпевание не заказывали. Прихожан отпугивали местные власти, к батюшке Серафиму аж двух колхозов председатели и сам партийный секретарь не поленились, притопали. Кулаки, которые они показали, были увесисты, советская власть харчевала их сытно.

– Ты людей наших с толку не сбивай. Им работать надо, а не твоему Богу молиться. Смотри мне, никаких венчаний! – пригрозил секретарь. – Молодежь чтоб не трогал!

Батюшка Серафим ни духом сильным, ни телом не отличался, и если бы не жена его, крепкая розовощекая матушка Аксинья, не смог бы утвердиться здесь, в поселке Луговом. Сам поселок состоял из нескольких деревенских изб и двух блочных домов, построенных для работниц чулочной фабрики на лесной вырубке. В нем работало все женское население. Центром поселка считалось небольшое сельпо, где мужики пропивали все свои деньги, заработанные на цементном заводе, располагавшемся рядом с фабрикой. По соседству с поселком раскинулись два колхоза, что выращивали картошку. Работников там и вовсе не было – несколько рано состарившихся женщин, к которым каждую осень на подмогу пригоняли студентов и москвичей с предприятий. Своя молодежь в колхозах не задерживалась, как лет четырнадцать стукнет – кто в техникум, кто в ПТУ, словом, в Москву подавались.

Бывшее имение Дороховых было сильно запущено: дворцовый ансамбль с фонтанами и скульптурами покрылся вековой плесенью, картины в залах и мебель требовали реставрации. Но деньги, выделяемые на культуру, местные власти тратили по своему усмотрению. Даже сторожу зарплату платили нерегулярно, а потому мрамор со ступенек дворца подворовывали, сортовые плодоносящие деревья, привезенные сюда много лет назад, выкопали и растащили по деревенским дворам, даже крышу дворца пробовали разбирать.

Когда сыну приходского священника Луке исполнилось семь лет, в местную школу, где все знали друг друга, он ходить категорически отказался. Мало того что поповский сын, так еще уродился Лука толстяком, и жизни ему костлявые дети пролетариев не дали бы все равно.

Матушка, сбросив рясу, спозаранку тайком возила сынка на автобусе в ближайшую московскую школу.

Там никто не знал о том, что родители Луки были не служащими в подмосковном городке, а служителями Бога.

С этой биографией, закончив десятилетку, способный мальчик Лука поступил в университет. Правда, слабого и физически, и духовно отца Серафима он вообще из своей жизни вычеркнул. «Умер» – написал он в анкете при поступлении в вуз.

– Грех отца при жизни хоронить, – крестилась матушка, – прости его, Бог!