- Ну, Эштон, ну что ты как маленький, вот ей Богу! Я ж переживаю! Переживательная я очень, понимаешь? - уверенно встаю с его постели и спокойно разваливаюсь в кресле.
- Спать не могла, всё переживала! Дай, думаю, проверю, как там Эштон, может он водички попить захотел, а принести некому! Захожу, а тут бледное бездыханное тело, вот я и испугалась, что ты того… Ну, сам понимаешь! Решила дыхание твоё проверить. Но ты не думай, до реанимационных мероприятий дело бы не дошло, нас хоть и обучали в школе, я ни черта не помню, кроме приколов своих одноклассников. Им, знаешь ли, только дай искусственное дыхание поделать!
Эштон поднимается и садится на постели, простынь с пледом сползают ниже, открывая моему взору его совсем уже не юношеский живот:
- Ты смешная! - заявляет.
А я млею, разглядывая его оголенный торс. Не то слово млею, кажется, мои леди-органы задумали что-то нехорошее…
Не то, чтоб я не видела мужчин в плавках, этого добра хватает и в бассейне, и на пляже, да что далеко ходить, летом что Алекс, что Лёша - оба без маек по дому рассекают, хорошо ещё если в шортах, а то Лёшка может и за стол в плавках усесться. Но при виде полуоголённого, бледного, больного Эштона у меня впервые в жизни появляется странное ощущение в животе… Кажется, именно это и называют бабочками!
- А у тебя девчачьи ресницы! - сама не поняла, почему и зачем сообщила ему об этом, видно от созерцания его голой груди совсем мозги мои отшибло!
Эштон улыбается ещё шире:
- Я знаю. Ты не первая, кто говорит мне это.
Бабочки разом сдохли.
- О, Эштон, ты проснулся уже?! Очень хорошо, вставай-ка белье твоё поменяем, ой, и впрямь всё мокрое…
Мама как всегда вовремя. Заспанная, в пижамном одеянии, слегка растрепанная и пахнущая кремом для лица. С детства обожаю этот запах - запах мамы. Эштон, похоже, тоже от него тащится, судя по выражению его лица. Встаёт, замотавшись в простынь, и с ангельской улыбочкой строит из себя пай-мальчика:
- Не нужно, Лера, я сам все поменяю, спасибо!
- Ещё не хватало, чтобы ты больной и с температурой бельё менял!
- Уже всё в порядке, больше нет температуры!
Мама тут же кладёт на его лоб свою ладонь:
- И впрямь нету! Перегорел ты, видно, за ночь. Но горел хорошо, перепугал меня насмерть!
А Эштон блаженно прикрывает глаза… и мне это не нравится! Эй! Это моя мама!
ГЛАВА 7. Клик
-
клик
Утром мама как ошпаренная носится по кухне - опять опаздывает.
- Мам, у тебя же по вторникам вроде нет занятий! - тяну сонно.
- Пора экзаменов началась, дочь! Не долго тебе расслабляться осталось - скоро узнаешь, что это такое! Правда, Эштон?
Эштон в отцовской футболке и его же батнике с надписью GAP посередине мирно восседает на мамином любимом месте - кофейном диванчике у самой стеклянной стены. Кофейном не потому, что дизайнер задумал его цветом кофе с молоком, а потому, что мама любит в этом месте пить кофе и проверять свои контрольные. На самом деле, там два кофейных дивана, стоящих друг напротив друга, а между ними уютный деревянный стол. Это особенное место - место для двоих. Для мамы и Алекса. Если вдруг проснуться пораньше, то можно застать их ежедневную идиллию, ставшую традицией: каждое утро они проводят вместе и наедине 30 минут. Пьют кофе, обсуждают планы на день, иногда как дети держатся за руки, но чаще просто целуются. Мы долго ждали момента, когда же им надоест, но так и не дождались. Похоже, они собираются целоваться до самой смерти!
Фокус в том, что кофейные диваны как-то сами собой, по умолчанию, стали неприкасаемыми для всех остальных домочадцев. Абсолютно все почувствовали энергию этого места, места только для двоих.
И вот Эштон… Сидит себе, как ни в чём не бывало, на мамином месте. Сажусь напротив него на диванчик Алекса.
- Доброе утро!
- Привет.
- Как самочувствие?
- Уже лучше, спасибо.
Тут замечаю в глазах больного тень подозрительной иронии. Эштон любуется нашим видом на залив, жуёт свой блинчик с вишней - мамино фирменное блюдо, и едва заметно улыбается.
- У вас красивый дом и в очень живописном месте. Наверное, лучший из всех, что я видел,- внезапно сообщает.
Мама тут же отвлекается, останавливается на несколько мгновений, на лице её озабоченность сменяется мечтательной улыбкой:
- Дом… да, дом у нас замечательный. Твой отец построил его, когда был совсем юным. Двадцать пять ему было. Он хотел, чтобы здесь поселилась его семья, росли его дети… так и вышло, в итоге!
- Вообще-то, ему было двадцать шесть, и этот дом он построил лично для мамы, хотел сделать ей подарок, но она не пожелала даже взглянуть на него.
Эштон напрягается, лицо его выражает крайнее удивление и странный испуг.
- Ой, ну всё! Я в Университет опаздываю, - мама срывается в сторону гаража, а я чувствую себя виноватой!
- Мамуль, прости! Ну, прости, пожалуйста! У тебя были очень веские причины, я знаю! – кричу ей вслед.
Догоняю её уже практически у двери в гараж, и с ужасом замечаю, что она плачет.
- Мам, ну что ты, прости меня, дурочку! - обнимаю её и начинаю слезоточить сама.