Абсолютист

— Ну тогда ладно. — Он идет прочь, но вдруг поворачивается и смотрит на меня, снова прищурившись. — Точно вы с Бэнкрофтом не друзья? Я всегда думал, что вы с ним не разлей вода.

— У нас койки были рядом, — отвечаю я, не в силах глядеть ему в глаза. — Вот и все. На самом деле мы едва знакомы.

* * *

Я страшно удивляюсь, когда назавтра вижу Уилла — он сидит один в заброшенном одиночном окопе недалеко от командирского блиндажа. Небритый и бледный, он растерянно ковыряет землю носком сапога. Я смотрю на него, не выдавая своего присутствия, — хочу понять, изменился ли он с тех пор, как совершил судьбоносный шаг. Проходит несколько минут, и вдруг он резко поднимает голову, но тут же расслабляется, видя, что это всего лишь я.

— Ты на свободе, — говорю я, подходя к нему. Я не теряю время на приветствия, хотя мы давно не виделись. — Я считал, ты сидишь где-то под замком.

— Так и есть. Думаю, меня скоро отведут обратно. Но там сейчас какое-то совещание, и, наверное, они не желают, чтобы я слышал, о чем они будут говорить. Капрал Уэллс велел мне ждать тут, пока за мной кто-нибудь не придет.

— И они тебе доверяют? Не боятся, что ты сбежишь?

— Тристан, ну сам подумай, куда я побегу? — Он улыбается и оглядывается вокруг. В его словах есть резон: действительно, бежать отсюда некуда. — У тебя случайно закурить не найдется? У меня все отобрали.

Я роюсь в карманах шинели и протягиваю ему сигарету. Он быстро зажигает ее и на миг прикрывает глаза, втягивая первую порцию никотина.

— Очень тяжко приходится? — спрашиваю я.

— Ты о чем? — Он открывает глаза и снова смотрит на меня.

— Ну, сидеть взаперти. Уэллс мне сказал, что с тобой случилось. Наверное, они с тобой плохо обращаются.

Он отводит глаза.

— Да нет. По большей части они меня не трогают. Приносят мне еду, водят в уборную. Ты не поверишь, там даже койка есть. Гораздо комфортабельней, чем гнить в окопах, уж это точно.

— Но ты ведь не ради комфорта на это пошел?

— Нет, конечно. За кого ты меня принимаешь?

— Это из-за того мальчика, немца?

— В том числе, — говорит он, разглядывая свои сапоги. — И еще из-за Вульфа. Из-за того, что с ним случилось. То есть из-за того, что его убили. Мы как будто стали нечувствительными к насилию. Я уверен: если сержант Клейтон услышит, что война кончилась, он упадет на колени и зарыдает. Он обожает войну. Надеюсь, ты это понимаешь.

— Неправда. — Я мотаю головой.

— Он наполовину съехал с катушек. Это всякому видно. Он больше бредит, чем говорит осмысленно. То буйствует, то рыдает. Сумасшедший дом по нему плачет. Но погоди, я не спросил, как ты себя чувствуешь.

— Нормально, — отвечаю я, не желая переводить разговор на себя.

— Ты болел.

— Да.

— Был момент, я решил, что ты уже покойник. Доктор считал, что у тебя мало шансов. Идиот. Я пообещал ему, что ты выкарабкаешься. Я сказал — ты сильнее, чем он думает.

Я отрывисто смеюсь — его слова мне льстят. Потом изумленно взглядываю на него:

— Ты говорил с врачом?

— Да, переговорил коротко.

— Когда?

— Когда приходил тебя навещать — когда же еще.

— Но мне говорили, что меня никто не навещал. Я спрашивал, и они от одного предположения решили, что я съехал с катушек.

Он пожимает плечами:

— Ну не знаю, я приходил.

Из-за угла появляются три солдата — новенькие, я их раньше не видел — и останавливаются в нерешительности при виде Уилла. Они разглядывают его, потом один сплевывает, и двое других следуют его примеру. Солдаты ничего не говорят Уиллу — во всяком случае, вслух, но я слышу, как, проходя мимо, они бормочут себе под нос: «Трус паршивый». Я провожаю их глазами и снова поворачиваюсь к Уиллу.

— Это совершенно не важно, — тихо произносит он.

Я велю ему подвинуться и сажусь рядом. У меня из головы не идет, что он навещал меня в лазарете, — я думаю о том, что это значит.

— А ты не можешь об этом забыть на время? — спрашиваю я. — Ну, обо всех этих идеях. Пока все не кончится?

— Какой тогда будет смысл? Протестовать против войны надо, когда она идет. Иначе что же это за протест. Неужели ты не понимаешь?

— Да, но если тебя не расстреляют за трусость тут, то отправят обратно в Англию. Я слышал, что делают в тюрьме с собирателями перышек. Тебе повезет, если живым останешься. А потом ты что будешь делать? В приличное общество тебя не пустят, я уверен.

— О, мне глубоко плевать на приличное общество, — отвечает он с горьким смешком. — Что мне в нем, если оно стоит на подобных идеях? И я никакой не собиратель перышек, ты же знаешь. Я решил так поступить не потому, что трусил.

— Нет, ты абсолютист, — отвечаю я. — И я уверен, ты думаешь, что красивое название оправдывает любые действия. Но это не так.

Уилл смотрит на меня, вытаскивает изо рта сигарету и начинает большим и указательным пальцами выковыривать волоконце табака, застрявшее между передними зубами. Выковыряв, он некоторое время разглядывает его, а затем щелчком сбрасывает в грязь под ногами.

— А тебе что за дело? — спрашивает он. — Чего ты надеешься добиться этим разговором?