Абсолютная альтернатива

Утром, к моему удивлению, все случилось до отвращения просто. На вершине ледяного холма примерно в километре от лагеря Каин собрал металлический куб, одну грань которого занимала черная дверь. Он усадил меня в свой вездеход, и мы подъехали к кубу. Выбрались, хлопнули дверцами, остановились на миг — два тонких стальных человека рядом с грубой стальной машиной, перед бездонным квадратом, зовущим нас в никуда. Необычайно печально Каин посмотрел на окружающие нас равнины, словно прощался с чем-то немыслимо дорогим. Затем кивнул мне и тихо скользнул в проем. Что-то скрывалось в этом последнем взгляде, почувствовал я, гораздо большее, чем тяга гробокопателя к черепкам…

На короткое время после ухода Каина я остался на планете один. Портал манил меня, звал, будто притягивая магнитом. Точки Фокуса, линия времени, хронокорректировка — новых слов было слишком много для короткого дня и быстрой, наполненной светом пламени ночи.

Отбросив мысли, я прыгнул в черный портал. В тот же миг меня проглотила тьма, скользнув по лицу скользким, отвратительным языком.

Псалом 1

Ты ли тот, который должен прийти?

Евангелие от Матфея, 11:2

Точка Фокуса.

22 февраля 1917 года. Петроград

День этот начался на удивление рано. Как и в печальные дни после кончины Царя-Миротворца, увеселения были запрещены, и благотворительный бал, устроенный накануне матушкой Марией Федоровной, напоминал скорее помпезные старческие посиделки, нежели торжественный прием самого роскошного двора Европы.

День этот простоял серенький и теплый, никчемный и незаметный, затерявшийся в бесчисленной череде таких же незначительных и печальных дней, которыми наполнена любая другая зима российской Ингерманландии. Покрытые инеем стекла придворных экипажей, снующие через парадный вход потоки сановников и дворян, свита и дипломаты, дамы в роскошных уборах — все было как всегда. И все же в воздухе, словно насыщенном электричеством, именно в этот совсем незаметный день будто бы зрело волнение, уколами страха пугающее чуткие натуры, способные уловить флюиды странных энергий, наполняющих воздух противоестественным напряжением.

Заговоры зрели повсюду в Санкт-Петербурге — в роскошных квартирах дворян-демократов, в столичных особняках фабрикантов-социалистов, даже в апартаментах Великих Князей. И, конечно же, в царских Дворцах.

О, Зимний в этот убогий, забытый Господом жалкий день воистину блистал мистическим великолепием. Сверкая миллионами ламп, украшающих роскошные анфилады, он поражал гостей и проезжающих мимо жителей Русской столицы гордыней своих фасадов, прелестью их убранства и… мертвым холодом света, истекающего из окон в грязный, безликий день и в ужасную, леденящую душу ночь.

У Юсуповых и Долгоруких рекою лилось вино, в особняках бесчисленных аристократов горели негаснущие электрические свечи. Князья похищали танцовщиц, в салонах обсуждали революцию и романы, а в Александрийском для жителей великого города давали блистательный «Маскарад». Не пьесу, нет — настоящую фантасмагорию шика, с полудрагоценными декорациями, с гигантскими зеркалами и огромными картинами в золоте, как гимн безумной неге богатых российских сословий!

Где-то в Лондоне в это время стрелялись биржевые брокеры и содержатели магазинов, где-то в Штатах бастовали взбешенные локаутом металлурги, падали акции парижских банков и в недалеком Стокгольме на экстренное заседание собирал управляющих нефтяной магнат Альфред Нобель. Экономический кризис и чудовищная Мировая война шагали по Творению Божьему вместе, будто взявшись за руки, тяжелой поступью сотрясая основы колониальных держав, собирая печальную дань в виде рухнувших трестов и остановленных производств, миллионов убитых солдат, покалеченных, раненых, вдов и сирот, изломанных жизней и потерянных состояний. Однако здесь в Петербурге, столице одной шестой части света, пирующей во время чумы, никому не было до этого дела. Хоть потоп! И да здравствует революция!

Революция, впрочем, пока воспалялась опухолью только в мозгах социалистов, а также, как ни странно, в роскошных салонах аристократов. Она не выплескивалась на улицы потоками митингующих и плотинами баррикад. Ночные проспекты, освещенные зябкою русской стужей, оставались полны покоя и тишины. Пока еще — оставались.

От мистических огней Зимнего дворца по тонкому снегу, выпавшему вчера и едва припорошившему землю свежим, нетронутым еще сверкающим полотном, на каменную брусчатку Эрмитажа и Набережной через ворота, украшенные латунными вензелями, выехала одинокая карета. В окружающем царстве кладбищенского покоя и почти звенящей ночной тишины это скрипящее рессорами творение инженерной мысли выглядело нелепо и неуместно. Лошади шумно сопели паром, и Николай Второй, сидя за задернутыми шторами своей повозки, самой убогой, которую удалось найти во дворце, чуть одернув край ткани и едва отворив стекло, мог созерцать свою умиротворенную с виду и украшенную снегом столицу.