Абсолютная альтернатива

лишь казнь немногих предотвратит море крови!»

(из письма царя Николая адмиралу Дубасову, 1905 год реальной истории)

__________________________________________________________________________________________________________________

25 февраля 1917 года.

Могилев.

Утро началось тяжко. Продиктовав вчера телеграмму о роспуске Думы, совершенно измотанный, я кое-как добрался до «резиденции» в сопровождении Воейкова и бухнулся мешком на кровать. Спал мертво, а и пробудился как от удара и, резко вскочил, комкая простыню. Тело ощущалось, будто налитое свинцом. Голова болела ужасно, набухшие веки опускались на красные, не смотря на длительный отдых, глаза. Все общее самочувствие казалось отвратительным, а сквозь окно, из вчера еще залитой солнцем дали, таращились на меня серые, пухлые облака.

Перед сном Воейков заставил меня облачиться в ночную рубашку и сейчас, я чувствовал себя в ней как сбежавший из клиники пациент. Через силу, я вытащил себя из постели, скинул нелепую ночную одежду, быстро умылся, натянул армейскую гимнастерку, опоясался, наодел сапоги.

Затем, почему-то, снова подошел к зеркалу. Странно, но находясь в новом теле почти три дня, я не имел возможности внимательно его изучить. В Зимнем было полно зеркал, но останавливаться, чтобы неспешно рассмотреть себя, не хватало времени. В туалетной салона-вагона я также видел свое отражение, но ночевал с Фредериксом, и изучать в этих условиях лицо и новое тело было являлось не то чтобы дискомфортнымо, но просто излишниме, — у царского окружения итак имелась масса поводов для удивления странным поведением Императора, его изменившимися характером, темпераментом, даже манерой речи.

Удобный случай для изучения представился только сейчас.

Медленно, я провел рукой по небритой щеке.

Для сорока восьми лет и примитивного века, в котором еще не могли лечить сифилис и тиф, очень удивляла ухоженность Императора, которая, если говорить откровенно, показалась мне чрезмерной для мужчины. С другой стороны, размышлял я, царственная особа есть царственная особа, и ежедневные травяные примочки, паровые ванны, втирания, шампуни, бальзамы и прочие косметические средства, а также процедуры, которые, как подсказывала память, Николай был вынужден ежедневно претерпевать, могли оказать положительное воздействие даже при общем низком уровне медицины. Все эти процедуры вовсе не былиявлялись, как станут говорить в будущем, признаком метросексуальности, и являлись определялись не следствием желаниемя Николая хорошо выглядеть, а, традицией этикета, к которой будущего государя приучали с детства. Коже далеко не юного самодержца, позавидовалиа бы, ей Богу, любая многие моделиь из моего предапокалипстического времени и уж, тем более, всякая местная красавица.

Николай был сероглаз, имел открытое, простое лицо, поджарое, сильное тело, почти лишенное жира, сдержанные манеры, тихую речь, невысокий рост и необычайно крепкую нервную систему. Поведение Николая, за которым в первые часы своего пребывания «в прошлом» я старался только наблюдать, не подчиняя своей воле, было являлось показательным в этом смысле.

Говорят, существует понятие — «царский характер». Это сумма качеств, которая должнапозволяющая производить впечатление мощной личности и непробиваемой воли. У Николая это отсутствовалого не было. Впечатления — он не производил. Однако только ли «впечатление» составляет способность монарха править огромной державой? В сравнении с богатырской фигурой своего отца Александра Третьего, гнувшего в пальцах монеты, или же громогласной привычкой «повелевать» своего великого прадеда Николая Первого, нынешний государь действительно казался «тишайшим», — точно как царь Алексей, который служил ему своеобразным образцом для подражания. Но это был только фасад его личности.

Вопреки расхожему мнению, Николай оказался необычайно упрямым человеком, а вовсе не «тряпкой», как полагал я ранее, исходя из не полных о нем представлений. Разумеется, для правителя его характер показался мне не вполне подходящим, ибо вслух, Николай почти никогда не отстаивал своих решений перед подданными, родственниками или послами держав. Он соглашался с их мнением или молчал, или же отвечал неопределенно. Однако почти ничто, кроме долгих доводов убеждения, не могло заставить русского Государя поменять свою позицию в каком-то вопросе, ибо отмалчиваясь и не возражая, Николай, тем ни менее, всегда поступал по- своему, совершенно не думая о том, что его собеседникам казалось, будто им удалось его убедить.