Абсолютная Энциклопедия. Том 2

– Да, – через некоторое время сказал Хэл и снова повернулся к огню. – Я боюсь тебя, Блейз. Я никогда не мог даже предположить, что появится кто-нибудь вроде тебя, и когда я встретился с тобой в реальной жизни, я испытал подлинный шок. И если я вызвал сейчас твой образ, то сделал это намеренно, чтобы проверить, смогу ли я заставить себя увидеть то, чего я совсем не хочу видеть.

– Нашего сходства, – сказал Блейз. – Вот чего ты не хотел видеть.

– Вовсе нет. – Хэл покачал головой. – На самом деле мы совсем не похожи. Просто нас так видят другие. Но от этого мы не становимся более похожими.

Он помолчал и добавил:

– Не похожи, как два гладиатора, которых вытолкнули на арену сразиться друг с другом.

– Никто нас не выталкивал, – усмехнулся Блейз. – Я сам выбрал свой путь. Ты тоже, добровольно встал на путь конфронтации. Я предложил тебе все, что мог, лишь бы предотвратить схватку. Но ты отказался. Кто же в таком случае нас выталкивал?

– Народ, – сказал Хэл.

– Народ! – В голосе Блейза послышались неожиданные гневные нотки. – Народ – это мухи-однодневки. Это не вина их и не позор, это просто факт. Разве ты отдашь свою жизнь, это великолепное уникальное творение, за рой бесполезных мух? Я уже не говорю о том, что единственный человек, который может убить тебя, это я; а ты знаешь, я никогда не сделаю этого, пока не увижу, что ты окончательно потерян.

– Нет, – возразил Хэл. – Ты знаешь, что, убив меня прежде времени, ты больше потеряешь, чем выиграешь. Любой из нас в роли мученика обеспечит победу своей стороне и, следовательно, этот путь отпадает. Нет, все дело не в нас самих, а в нашем споре. Шахматный гроссмейстер может застрелить своего соперника еще до окончания партии. Но такой финал лишит наблюдателей возможности сделать жизненно важный вывод относительно того, какой игрок был лучше и кто должен был выиграть партию. Наблюдатели вольны даже предположить, что стрелявший сделал это потому, что должен был неминуемо проиграть, хотя это может и не соответствовать действительности.

Он замолчал. Блейз продолжал хранить молчание.

– Я понял, что ты не можешь позволить себе убить меня, – снова заговорил Хэл чуть мягче. – Ты подтвердил это, когда я был твоим пленником в руках милиции на Гармонии. Ты говоришь о мухах-однодневках, но я знаю – может быть, я единственный, кто знает, – что по-своему тебя так же, как и меня, тоже волнует судьба расы.

– Возможно, – задумчиво протянул Блейз. – Возможно, и тебе, и мне они нужны лишь для того, чтобы заполнить собой пустое пространство вокруг нас. Во всяком случае мухи-однодневки – это не мы. Завтра на место тех, кто умрет сегодня, прилетит новый рой, а послезавтра следующий. Приведи мне хоть одну причину, по которой ты мог бы принести себя в жертву ради тех, кто живет только одним днем.

Хэл холодно смотрел на него.

– Они разрывают мне сердце, – сказал он. В комнате установилась тишина.

– Я знаю, ты их не понимаешь, – снова заговорил Хэл, обращаясь к Блейзу. – В этом между нами огромная разница, и, я боюсь, это единственная причина. Потому что ты представляешь только одну часть расы, и, если ты победишь… если ты победишь, та часть, которую знаю я, будет потеряна навсегда; именно теперь, когда расовый организм решил, что пора наконец сделать выбор. Но я не могу допустить этого.

Он сделал секундную паузу, оглядел всех четырех рожденных его воображением призраков и снова повернулся к огромному силуэту Иного.

– Ты не видишь того, что вижу я, – сказал он. – Ты просто не способен видеть это, Блейз, не так ли?

– Для меня они, – медленно спокойным голосом произнес Блейз, – непостижимы. В них – в нас – нет ничего такого, что могло бы разорвать хоть чье-то сердце, если бы сердца и в самом деле могли рваться. Мы – раскрашенные дикари и ничего больше, несмотря на то, о чем привыкли думать как о нескольких тысячелетиях цивилизации. Только наша нынешняя раскраска называется одеждой, а наши нынешние пещеры – домами и космическими кораблями. Мы те же самые, кем были и вчера, и позавчера, вплоть до того момента, когда мы еще передвигались на четвереньках и ничем не отличались от животных.

– Нет! – воскликнул Хэл. – Нет. И в этом вся суть. Именно поэтому я не могу допустить, чтобы колесница истории свернула на путь, предначертанный тобой. Твое утверждение, что мы все еще животные, ложно, как ложно и то, что мы все еще дикари. С тех пор мы выросли. Мы не прерывали своего роста ни на одно мгновение; мы и теперь продолжаем расти. Все, что мы видим сейчас перед собой, это результат нашего роста с тех пор, как тысячу лет назад мы впервые обрели сознание.

– Всего лишь тысячу? – удивленно поднял брови Блейз. – Не пятьсот лет и не тысячу пятьсот или даже не четыре тысячи лет?

– Это как тебе больше понравится, – пожал плечами Хэл. – Но какую бы точку в прошлом ты ни взял, развитие событий неизбежно шло по нарастающей в направлении сегодняшнего дня. Я в качестве отправной точки взял Западную Европу четырнадцатого века.