Абсолютная Энциклопедия. Том 2

Какой-то внутренний импульс указывал ему на ту часть дома, которую он все это время подсознательно избегал. Как сказала ему Аманда, на Дорсае столовая была тем местом, где принимались решения не только деловые, но и семейные. Оттолкнувшись от этого воспоминания, его мысли наконец обратились к столовой, и он понял, что только там надо искать величайшую разгадку жизни и назначения Донала.

Хэл шагнул в нужном направлении. Но тут же остановился, охваченный страхом, и опустился в одно из стоящих поблизости кресел. Он сидел и смотрел неподвижным взглядом на дверь, ведущую в столовую, пытаясь понять причину необъяснимого, но вполне реального ужаса.

На память пришли уроки Уолтера. Сосредоточившись, он выбросил из головы все эмоции, затем представил свой страх как нечто бесформенное, стоящее перед ним на небольшом расстоянии. Придавая ему очертание, он принялся рассуждать. Сам по себе страх был неважен. Важно лишь было его влияние на него. Но чтобы понять его воздействие, он должен разобраться, что же за ним кроется, в чем его суть?

Дело было не в самой комнате и не в том, что он мог там узнать. Он боялся необратимости воздействия на него того, что он мог там обнаружить. Если он войдет в столовую в том состоянии духа, в котором сейчас пребывает, это может помочь ему наконец понять, какая же часть его существа принадлежит ему, а какая Доналу.

...Он, вероятно, узнает, что должен совершить нечто, после чего ему уже не будет дороги назад. Быть может, сейчас он как раз и стоит перед границей, которой инстинктивно всегда так боятся все мужчины и женщины, — границей, отделяющей возможное от невозможного; а если это так, то, переступив ее, он рискует остаться там навсегда.

Он вдруг понял, что этот страх для него не нов; он жил всегда, и не столько в нем, сколько во всем человечестве. Это был страх покинуть уютное лоно безопасности известного мира и оказаться во мраке неизвестности, таящей в себе все немыслимые опасности, которые могут поджидать там человека. Он понял также, что существует единственный способ противостоять ему, столь же древний. Это неодолимая потребность продолжать начатое, двигаться вперед и рисковать, открывать и познавать.

Осознав это, наконец он впервые ясно увидел, что та судьба, которой он только что так страшился, была выбрана им для себя уже много лет назад раз и навсегда. И как бы в подтверждение правильности его решения, откуда-то из глубин памяти в его мозгу всплыли строки из стихотворения Роберта Браунинга[3]:

...И встали все, как рамой огневой,
Вкруг новой жертвы, замыкая дол.
Я всех узнал, я всех их перечел,
Но безоглядно в миг тот роковой
Я поднял рог и вызов бросил свой:
«Роланд до Замка Черного дошел».

Хэл поднялся с кресла и, медленно приблизившись к двери, открыл ее.

Внутри длинной безмолвной комнаты царил полумрак. Здесь, в отличие от других помещений, в которых он побывал, автоматические датчики оставили шторы из тяжелой мягкой ткани светло-коричневого цвета задернутыми. Они не раздвинулись и сейчас, когда он вошел в столовую. Яркий дневной свет Фомальгаута едва пробивался сквозь них, отчего вся комната была залита мерцающим янтарным сумеречным светом.

И в этом полумраке длинная пустая поверхность стола и выстроившиеся по обе стороны от него резные деревянные стулья с прямыми спинками, один из которых стоял в торце стола рядом с входом на кухню, казались почти черными. Потолок был ниже, чем в гостиной, поэтому воздух здесь казался еще более сонным и застывшим, чем в других частях дома.

Хэлу показалось, что полумрак и тишина, наполнявшие эту комнату, поглотили его целиком, отгородив от остальной части дома. Словно сама столовая говорила: «Все может измениться, лишь я за эти двести лет осталась неизменной».

Шесть небольших старинных двухмерных картин в узких рамках висели на равном расстоянии друг от друга на стене напротив окон. Хэл медленно пошел вдоль прохода между стеной и столом, изредка останавливаясь, чтобы рассмотреть живописные полотна.

Это были пейзажи, на которых в различных ракурсах художник изобразил гору, озеро, узкую долину и морской берег — именно такими они сохранилось в памяти Ичан Хана. Вне всякого сомнения, Хэл видел перед собой земные пейзажи. Бесчисленное множество тонких неуловимых деталей подтверждало подлинность того, что было изображено на каждой из картин. На мгновение они разбудили в Хэле воспоминания, которые уже давно не посещали его; он почувствовал неожиданно острый приступ ностальгии по Скалистым горам.