Абсолютная реальность

Так он ковылял с полчаса. На примотанных елочных лапах, опираясь на две палки-ветки, отдаленно в принципе использования напоминавшие лыжные. Сначала пробовал считать шаги, потом просто начал громко произносить вслух – раз-миссисипи-два-миссисипи-итакдалее, – успокаивало. Окаянный лес – экая дрянь, – нипочем не желал даже и не заканчиваться, но хотя бы редеть. Кругом стояли нагло все те же елки, меж них торчали те же палки, то бишь, остатки каких-то кустов, унылая одинокая птица была та же самая, по крайней мере, кричала, в той же тональности и так же пронзительно. Но Леонтий точно не шел по кругу – елки вдруг полого устремились вниз, так что сделались видны будто бы порывистыми волнами их коротенькие макушки, – наверное, с вершины холма, холмика, или всего лишь кочки, – однако Леонтию пришла в голову, как ему невесть с чего показалось, блистательная, прегениальнейшая идея. Именно: воспользоваться своим мужественным мягким местом, как средством передвижения с горы. Несколько лапчатых веток для надежности вместо саночек и ура-вперед! Подумано-сделано, это было действительным облегчением, поскольку сил пробираться сквозь практически непроходимую лесную природу у Леонтия уже почти не оставалось. Вернее, это было БЫ действительным облегчением, если бы было так, как Леонтий представлял свою затею себе. Если бы! Никогда не пробовали, пардон, на заднице проехаться по заснеженному лесу с горки вниз? Не пробовали? И не надо. Упаси Господь. Потому что ехал, – если можно так выразиться, – Леонтий, обдирая седалище и загребая ногами снежную жесткую взвесь, только до первого столба, иначе, до первого препятствия – перекрученного, вывороченного, выморочного обломка бревна, может быть и елки, не важно, лежавшего аккурат поперек его дороги. Ушибся он пребольно, не говоря уже о том, что перевернулся кувырком, подмяв плечо, и дальше летел кубарем, стремительно и слепо, стараясь единственно сберечь голову, кое-как, на лету укутав в отворот дубленки и обхватив темечко руками, бим-бом-бурашка, бом-бом! Потому как встреченное им бревно, гнилое и разлетевшееся следом в труху, оказалось отнюдь не единственным, и вообще деревьев на пути стояло множество. Боль была ослепительная, Леонтий уже точно знал, что переломал себе все на свете, что он безнадежный калека, которому выйдет только ползти ползком на манер Мересьева, но вот в герои-летчики он никак не годился, нет, и вообще, что же это такое? Что же это такое делается, господа хорошие, с честными и мирными людьми! Сатана бы побрал этого майора Серегу! Или желтая машина, или шиншилловая баба! Все равно, только бы оставили меня в покое! Чтоо я ваам сдеела-а-ал??!

Полет и беспомощное верчение вокруг продольной оси внезапно кончились. Леонтий долетел-таки до самого низу и там растянулся в рост, раскровенил еще ко всем прелестям жизни верхнюю губу и обжег щеку о наждачно-лютый ледяной покров. Холод от земли шел адский, интересно, зачем в аду топить, безумной бешеной мыслью промелькнуло в его мозгу, куда эффективнее этак-то грешников, мордой да в сугробы – сугроб от слова «гроб», вот уж действительно. Но он споро вскочил на ноги, сам не понимая как, лишь бы избавиться от убийственного хлада, тогда только осознал, что стоит на более-менее твердой земле, и что вообще стоит, сам, и что не разбит вдребезги, и вообще не убит, не ранен, ничегошеньки у него не сломано, хотя расшибся он сильно. От стиляжьих брючек – голые лохмотья, сквозь блинообразную дыру на колене просвечивает кроваво-синяя набухшая квашня, но кости-то целы, а мясо заживет, надо протереть снежком – ой, нет, дурень вялый! ЫЫЫ! Лучше не надо, пусть будет, как есть. Добраться до ближайшего травмопункта, где лечат те, кому положено и кто умеет.