Абсолютное соло

Книжечка раскрылась сама собой, стоило только качнуть ее на ладони в левую сторону; да, послушно раскрылась там, где нужно. На испещренных пометами страницах, потемневших, зачитанных… И Гаврилов тут же, забыв прикладываться к чашке с душистым кофе сорта арабика, забыв о нераскуренной сигарете, прилип к строчкам, читал, читал, будто пил родниковую воду в знойный июльский полдень: «Еще при жизни старика пошли несогласия между братьями из-за баб. «Напрасно старик большой дом выстроил, – говорили дальновидные люди, – не жить им вместе».

Помер старик. Словно предчувствуя беду, сильно убивалась старуха. Где уж ей теперь справиться, удержать вместе такую семью! Одна надежда осталась теперь на Гаврилу (Станислава Олеговича вдруг покоробило от этого, столь близкого ему имени), к которому переходила отцовская власть, и на большуху Степаниду.

Братья кое-как держались, но жёнки так и шипели: «Кончился лиходей наш, комом ему земля, не работал, а только распоряжался хозяйскими деньгами. Теперь хоть свет увидим. Вот когда бы только эта змея кончилась». Но старуха отлично понимала, что ей не справиться с ними, и передала хозяйство Степаниде».

«Так-так, – Станислав Олегович потер руки, пробегая взглядом несколько малоинтересных абзацев. – Так, вот!»

«Тут уж все подумали: «Не жить вместе».

Пришли домой, сели поужинать молча. Словно гроза собиралась. Протянул было Мишутка большухин ложку к ухе, а меньшуха как его по руке ударит! Всех так и взорвало. Стали ругаться, кричать, собрались в кучу, не расходятся. У кого в руках кочерга, у кого скалка, у кого нож.

– Начинай!

– Нет, ты начинай!

– Ну, тронь!

– Тронь ты!»

«Семе-ейка, – как всегда на этом месте подумалось Гаврилову. – А нам патриотисты всё преподносят: патриархальные устои, домострой, порядок. Вот он, ваш домострой…»

«Бывало и так, что схватят двое-трое одного и тянут в разные стороны. Раз люльку с ребенком в окно вышвырнули, так что ребенок на всю жизнь остался с кривым ртом. И много было всякого греха.

Наконец решили делиться.

Разделили соленое лосиное мясо, рассыпали рожь, развесили муку, поделили скот, сено, солому, горшки – всё разделили. Неразделенным остался только дом…»

– Стас, ты слышишь? Можно войти? – вернул его в сегодняшнюю реальность голос жены. – Ста-ас…

– Конечно, конечно, Лен! – Гаврилов положил книжку на стол, потер глаза. – Зачитался Пришвиным.

– Пришвиным?!

– Да, именно! Это для большинства он автор сказок про зайчиков, белочек, а на самом деле у него такое есть!.. Ну, вот послушай. – Станислав Олегович снова схватился за книжку, собираясь зачитать жене кусок посочнее.

– Стас, прости, у меня проблема.

– А? – Он моментом остыл, потускнел, предчувствуя бытовуху. – Какая?

– Плита опять отказала.

Станислава Олеговича захлестнула волна досады и захотелось вскричать: «Ну и что?! Я-то что сделать могу? Я не мастер по плитам! Завтра вызовем, пусть чинят!» Но он, конечно, сдержался, да и жена вовремя объяснила причину, по которой так экстренно его побеспокоила:

– Все ничего бы, на завтрак есть что покушать, только я тесто поставила, собиралась сейчас пироги с джемом испечь, дети их обожают… А перекиснет – хоть выбрасывай. – И нашла выход: – Может, Стас, соседа попросим? Он ведь электрик…

Дело в том, что плита ломалась не первый раз. С полгода уже преследует эта перманентная неприятность. И не просто… как их? – ну, в народе их «блинами» называют, – перегорали, а что-то в самой проводке или в реле.

После жэковского мастера плита проработала недели две и снова отключилась. Елена, встретив на лестничной площадке соседа-электрика, попросила его посмотреть. (Самого Гаврилова тогда дома не было, и он, узнав, естественно, отругал жену, разъяснил, какой опасности она подвергла себя и детей, впустив домой малознакомого, да к тому же такого – из низового слоя, явного алкоголика.) Так или иначе, сосед плиту починил и вот месяцев пять не знали хлопот…

Понимая, что Елена, как большинство уверенных в своей правоте – не глобальной правоте, а мелкой, сиюминутной и потому на первый взгляд первостепенной, – не отступит, а спор может привести лишь к скандалу, Гаврилов направился в прихожую, для вида сопротивляясь:

– Ничего это не даст… Снова на месяц-другой… Какой он работничек… Вчера вечером, через стену слышал, у них опять пьянка-гулянка была. Песни горланили, ржали, не давали сосредоточиться… Вообще, пора новую плиту покупать…

Беспристрастно осмотрел себя в зеркале. Вид приличный, бородка со времени утренней подбривки еще сохранила цивилизованный вид, волосы гладко уложены, одет тоже на зависть любому – новенький блестящий тренировочный костюм «Reebok», на ногах шлепанцы с белым мазочком – знаком фирмы «Nike».

– Ты, пожалуйста, сама поговори, – полувелел, полупопросил жену, – а я рядом… Ты же знаешь, не могу я общаться с такими…

Еще бы, Елена лучше всех в мире знала его позицию и откровенно была рада хотя бы тому, что Станислав Олегович решился сопроводить ее до соседской двери…