Абсолютное соло

– Лампочки опять… Горят, как свечки. Ты б там, в своем-то пункте этом… Хоть лампочек наворовал бы. А? Торчишь-торчишь там, и без зарплаты… Все пускай польза лично нам какая-никакая от пункта этого… Ведь по миру пойдем!..

Болезнь Юрия придавила, в момент состарила родителей. Совсем не так и не таким ведь они его ждали… Юрию больше жаль отца. Тот еще дерганее стал, пуще прежнего старается чего-то там везде успеть: и мать задобрить, и авторитет Опорного пункта не уронить. Но плохо у него выходит. И он делается всё меньше, малосильнее, как будто усыхает, и только хорохорится заместо реальных достижений.

Сегодня, в выходной от заседаний день, отец с утра, сменив отвальный плуг на плоскорез и борону, погнал их изржавевший, кособокий «Беларусь» на поле. Его инициативу мать не одобрила:

– Пропало поле! Господи… А и взрыхлит – кому рассаживать? Там дел-то – до зимы спать не ложиться.

– Поправим, – говорит с кровати Юрий (после вчерашних шампиньонов опять ему худо), истощавший, стриженный под ноль.

– Кто будет править-то?

– Что ж ты, мам, одного на свет произвела? Пахали бы сейчас тут табуном… Семь братцев-бугаев…

– Так ведь и ели бы…

Мать неожиданно приняла его слова всерьез. Присела, принялась с ним откровенничать.

Отец-то, дескать, он же смолоду здряшной такой. Общественник… Где каша и где ложка отличал, а где мешки пустые и сколько полных – не больно-то. Ему бы на соседей, мол, больше наработаться. Порядок навести. За всех, гляди ты, у него душа болит, а тут – хоть пропадай. Такой общественный – что делать? – человек. А общество в ответ… Ох-хо-х…

«У каждого своя неправда», – вспомнилась Юрию услышанная когда-то где-то поговорка.

Да, отчего-то, чем дальше, тем все меньше лично ему встречалось «правды». Правильности той, неоспоримой, в людях, которой хотелось бы.

– Потом, сынок, я же думала, как лучше. И все так думали, сынок. Тогда же бедлам стоял – и страшно вспомнить! Здесь, в деревне, народищу: битком!.. Пруд летом кишмя кишел шпаной. Днем купались, пили под березами, а ночью на разбой. Огороды… что не унесут, то вытопчут. А попробуй сопротивляться – избу сожгут и не подумают… Сейчас в сравнении – благодать, тишь прямо. Одни борзые сидят, других переубивали. Разве кто курицу спьяну когда утащит…

– Да. Кислороду больше.

– Только, – не унималась мать, – кому работать? Годили бабы всё, годили, вот догодились.

Она воспринимала жизнь с той колокольни возраста, где была сейчас сама. Вот они, люди старые, когда-то (да уж не за горами) перемрут. Поддерживать хозяйства уже и нынче некому. Хотя бы поле их клубничное. И так во всей деревне. Дома трухлявые, сараи рассыпаются, даже пастуха в общественное стадо, коров блюсти, днем с огнем не отыскать. И стадо-то – с десяток коровенок… Один сын, считай, у них на двоих – и что?.. Вот дождались служивого…

Заплакала.

– Ладно, мам. Сказал: поправим.

– Ла-адно!.. А как опять запомираешь?

– Чё ты в самом деле! Отлежусь – и снова первый парень.

Был, да уж, был первый парень. Хулиганил, конечно, помаленьку, от девок не оттащишь. Уж он бы мог поправить, табун бугаев наделать, конечно. Да сложится ли? А?..

Пошла на кухню, щелкнула выключателем. Лампочка вспыхнула, одновременно легонько хлопнув, и погасла. И снова плачущий, негодующе-бессильный голос:

– Ну вот – опя-ать! Ну ты гляди!.. Что булку в день купи, что лампочку… Ой-ё-ё-ёй… Каким местом их только делают?!

Примчалась Ленка, прилипла к Юрию банным листом.

– Не боишься, – в который раз с каким-то странным удовольствием спрашивал он, – что и у тебя лохмашки твои повылезут?

– Юр-р!.. Ну до чего же ты у меня зануда!

Ленка его так сейчас любила, своего зануду, что на груди ее, как на наковальне, впору раскаленное железо молотом ковать – только брызги брызнут огненные. Какие там жалеть лохмашки? – чумной, действительно.

– Юр, дунем на поле?

Мать шуганула кур из сенок на двор (те сразу же за гостьей – в гости), услышала слова халды, напряглась.

– А как там с трактором? – продолжала та. – Поехал?

Вот, скажи, ведь в курсе всех их дел, чуть ли не раньше их самих!..

– Посмотрим, у? Отцу, может, поможем.

Слова «отец» из ее уст мать уж выдержать была не в силах. Рванулась в комнатку, затараторила:

– Куда ты опять его? Видишь, лежит! После вчерашних этих ваших шампиньонов… Беги куда, если не терпится!.. Дай ты ему покою!..

– Теть Ань, – холодное, со спокойной наглостью в ответ, – я разве с вами говорю?

– А?.. А я тут кто?!

– Юр, – халда будто не слышала этих задыхающихся вскриков, – Юрочка, теперь нам надо ходить-ходить на воздухе. Ты сам, наверно, это чувствуешь.

И он, как зачарованный какой, стал подниматься.