Абсолютное соло

Домой пойти? Но там ругачка сестры с мужем. Да и Антон так просто ее теперь не отпустит… Она покачивает пустым бокальчиком.

– Да, да, конечно! – Антон наполняет его джин-тоником и начинает говорить: – Марин, ты все там же?

– В смысле?

– Н-ну, работаешь?

– А где ж еще…

– Я бы, – голос парня задрожал, – я бы тебе такой дворец сделал!..

– Хм, с чего это мне дворец?

– Ты – красивая.

– Да уж, принцесса.

– Принцесса, – уверенно подтверждает Антон, – самая настоящая! У тебя в роду наверняка дворяне были, князья.

– Хватит чушь молоть. Какие в Кондопоге князья? Две улицы, один светофор…

– Сослали, может, или в гражданскую войну там… Нет, Марин, поверь, ты – настоящая!..

На ее колене его ладонь, мягкая и горячая.

– Перестань, Антоша, не надо, – она поставила бокальчик, глянула на часы. – Что ж, спасибо. Надо идти.

Говорит это специально, чтобы скорее сделать то, зачем они оказались здесь вдвоем. Когда встретила его в парадном, никакого желания не было, а теперь… То ли алкоголь, то ли сам хозяин уютной комнаты, его крепкое тело под тонким спортивным костюмом, сильные, но нежные руки… Да и знает ведь она – с Антоном это будет приятно…

И Антон верно понял ее слова. Шагнул к ней, обнял.

– Не уходи, – шепчет, – будь со мной всегда. Пожалуйста… Он собирается уговаривать дальше, Марина прикрывает ему рот ладонью и пятится к тахте.

Да, с ним хорошо, только лучше не видеть сейчас эти наивные детские глазки, не слышать глупых, тоже словно бы детских слов… Закрыть глаза и отдаться большому, красивому телу; и Марина готова растворить себя в забытьи блаженства, но острыми крючками вытягивает обратно идиотская мысль: «Колготки!..» Антон торопливо, неловко стягивает их. Вот-вот порвет.

– Погоди, я сама…

Тогда – в марте прошлого года – Марина сама, первой, захотела быть с ним. Возвращалась с работы в боевом настроении (выпили перед уходом с Тайкой и Аллой Георгиевной – у начальницы день рождения) и увидела его во дворе. Антон грустно наблюдал, как падают с крыши подтаявшие сосульки. Поздоровались, Марина спросила, отчего он грустит. Ну и… Для самочувствия это неплохо, говорят, даже полезно; главное – чтоб не перешагнуть ту грань, когда приятное перерастает в ежедневность и перестает быть приятным… Если бы он был нормальным, можно и о серьезных отношениях подумать. Большая квартира, родители пожилые и небедные, Антон – единственный их ребенок. Хотя вряд ли было бы тогда вот так просто и хорошо…

Верка, сестра, сидит на кухне и курит. Курит явно не первую сигарету – от дыма не продохнуть. В комнате, где у нее с муженьком спальня, громыхает музыка.

– Опять погрызлись? – спрашивает Марина, садясь напротив сестры.

– Да пошел он, идиот несчастный… – Верка морщится и нервно давит в переполненной пепельнице окурок. – Вечно всё испоганит. А ты что так долго?

– На работе задержали. – Говорить об Антоне, конечно, не стоит. – Опять алкашей выгонять пришлось, потом убирались, о жизни думали.

– Что ж о ней думать?

Марина вытряхивает сигарету из пачки, разминает, катая между ладоней. На этот раз говорит не ложь и не правду:

– Закрывать ведь нас собираются.

– У-у… Ну пойдешь ко мне в пошивочный. Там люди нужны. – Верка работает на швейной фабрике, халатики шьет. С понедельника до пятницы по восемь часов строчит на машинке за тысячу двести рублей. И вокруг еще полсотни таких же со своими машинками…

– Нет, – Марина усмехается. – Поищу другое что-нибудь.

– Что ж, поищи, поищи.

По-хозяйски развалисто вошел сестрин муженек – Андрей – коренастый, щетинистый, в затасканной, штопаной-перештопаной тельняшке. Служил на Ладожском озере в береговой охране, то же самое, что пограничник, только три года. Даже на катере, кажется, как следует не покатался, но моряком себя считает настоящим, без тельника любимого уснуть не может… Моряк не моряк, зато псих он чистой воды. Как Верка с ним сошлась, пять лет почти прожить умудрилась – загадка. Грызутся чуть не каждый вечер, а в выходные просто с утра до ночи. Хотя, чему удивляться – люди еще и не так живут.

– А, совещаемся, – кривится Андрей, оглядывая сестер. – Давайте, давайте.

– Иди, спи, – отзывается Верка.

– Я сам знаю, когда мне спать, а… а когда не спать!

Берет кружку, наливает из крана воды. С минуту ждет, когда вода сменит белый цвет на прозрачность, затем, громко глотая, пьет… Только бы Верка не ляпнула чего-нибудь, а то опять ругачки на два часа.

– Ну, чего молчите-то? – напившись, язвительно подзадоривает Андрей. – Травить собрались? Кади… Как его? Кадилином! У?.. Мать уработали, из больниц не вылазит, теперь можно и за меня…

– Из-за кого она не вылазит?! – послушно завелась Верка. – Из-за твоих же идиотизмов. Лечиться тебе надо, понятно!

– Я тебе полечусь, лимита карельская! В-вот нашел на свою голову тварь… Говорила мать: надо из своих брать, из питерских, а эти… Вам одно надо – квартиру эту…

– Ты, что ли, питерский?! – перебивает Верка, голос у нее становится визгливым. – Питерец, ха-ха! Лапоть рязанский!

Марина закатила глаза, подула на челку. Пойти бы к себе, лечь, но как тут Верку бросишь…