Абсурдистан

— Простите, дружище, — сказал я. Я откатился от его руки, и он сжал ее, плача и пытаясь разогнуть пальцы, которые в моем затуманенном сознании уподобились зеленым лапкам кузнечика. — Уф, — произнес я и потер глаза. Я все еще на Террасе Сево? Что, черт побери, случилось? Во-первых, ланза. А затем… Всплыли какие-то странные воспоминания, наполняя мою голову парами. Но все эти облака пара вели в одном направлении — к щупальцам Ватикана Сево, выворачивающимся наружу, словно для того, чтобы меня обнять. Особенно один кусок оранжевой лепнины кувыркался и тянулся к моему счастливому, бестрепетному лицу. Я поднял руку к переносице и ощутил сильную боль в носу. С одной стороны появилась шишка, но я также ощущал какую-то странную пустоту, какую-то вогнутость. Оставив в покое свой нос, я взглянул на город вокруг меня.

С городом было покончено.

Небоскребы Интернациональной Террасы все еще стояли, но их фасады полностью лишились стекла, и остались одни скелеты. В своих новых реинкарнациях здания выглядели как обугленные салоны, где демонстрируется западная мебель на продажу. «Хайатт» больше не был магической целью для самых дорогих проституток города — он сделался шахматной доской из пятисот квадратов, и в каждом квадратике были идентичные широкая кровать, туалетный столик вишневого дерева и стол с мраморной столешницей. Башни с офисами тоже стали неузнаваемыми, и было ясно: если Запад раздеть догола, остаются лишь дешевые пластиковые компоненты, пневматические рабочие кресла и мотивационные плакаты в скверных рамках. Башни, которые вздымались над городом, как водяной знак евро-американской цивилизации, были всего лишь рабочими ульями. Их можно было быстро собрать и так же быстро разобрать. Команды местных авантюрных альпинистов уже взбирались на ободранные фасады башен и спускали вниз телевизоры с плоским экраном и сверкающую сантехнику «Хайатта» с помощью хитроумной системы блоков, которую они создали за несколько часов.

Терраса Свани, находившаяся под Интернациональной, была в руинах. Здание оперы в мавританском стиле было засыпано блестевшими осколками зеленого стекла, шесть церквей свани пострадали от пожара, и теперь они тлели, напоминая дымовые трубы промышленных предприятий. На Террасе Сево купол Ватикана Сево был похож на яйцо, которое разбили самой большой ложкой в мире. Колонны-щупальца рухнули, и теперь осьминог церкви будет существовать лишь на страницах советских путеводителей и на обратной стороне купюр достоинством в сто абсурди (0,001 доллара США).

Я поднялся на ноги и побрел к берегу, собираясь смыть кровь с лица водой Каспия, смешанной с нефтью. Я осторожно пробирался среди людей, которые в разной степени пострадали и предавались печали. Я еще не знал, что все были эвакуированы из отеля «Хайатт» и офисных зданий, прежде чем днем начался обстрел артиллерийскими снарядами. Больше всех пострадали беженцы из Горбиграда и сельской местности, которые пытались укрыться на нижних террасах. Я избегал взглядов людей, которые все еще инстинктивно жались к земле и тихонько раскачивались. Одни тихо истекали кровью в ожидании смерти, другие, спотыкаясь, брели вперед в поисках воды и хоть каких-нибудь представителей власти.

Я направлялся к докам. Солнце то ли садилось, то ли всходило — невозможно было определить. Ко мне приблизилась какая-то женщина, которой было за сорок. У нее были золотые зубы и чистое русское произношение.

— Как же нам выбраться из этого круга? — спросила она, и тон у нее был таким же мягким, как большая грудь, которую она с гордостью выпячивала. — Из этой кармы, которой нас наделили?

— Хороший вопрос, — заметил я, созерцая то, что осталось от Интернациональной Террасы. Мне не хотелось упоминать тот факт, что на самом деле я никогда не верил в карму и считаю, что большинство событий — просто результат разрозненных действий индивидуумов, корпоративных групп и государств. Но как же мне сказать это обыкновенному человеку, чтобы не выглядеть при этом всезнайкой?

Женщина проследила за моим взглядом, устремленным на обломки более не существующего здания «Дэу».

— Ах, это, — сказала она. — На самом деле меня не волнует, что случится с иностранцами. Наша жизнь будет адом и с ними, и без них. Вы хотите выслушать мою историю?

— Гм-м. — Я начинал отходить от травки ланза, а мне хотелось вернуться в состояние, навеянное ее парами.