Абу Нувас

Хасан закрыл глаза. Если вазир ему не поможет, то чего ждать от судьбы? Внезапно он ощутил неистовую злобу — ведь Фадл, постоянно превозносивший южных арабов, и никто другой, виноват в том, что он написал эти злосчастные стихи! Что стоило осторожному вазиру предупредить его — он не стал бы их говорить, да еще в присутствии посторонних!

— Дай мне калам и бумагу, — сказал он лекарю. Тот недоуменно посмотрел на него, но просьбу выполнил, а Хасан расправив лист на колене, написал:

«Передайте привет коню моему и соколу,
И утрам веселья, они забыли, где было мое место.
Если бы кто-нибудь из близких увидел, как я
Склоняюсь перед тюремщиком, он не узнал бы меня.
Если бы увидели, как цепи тянут меня,
Если бы увидели, как я хожу, отягощенный нечистотами,
Они бы прокляли Аллаха.
Что мне до сынов Кахтана и до их восхвалений,
Что я повсюду похваляюсь ими?»

Хасан вдруг представил себе голову Фадла, кровавые клочки мяса — разрубленное тело на кольях Верхнего моста, и добавил:

«Я хотел бы увидеть тебя, как Джафара,
Чтобы обе половины твоего лица были выставлены на мосту».

Обессилев, он уронил голову на руки и вдруг услышал приближающиеся шаги. Неужели все-таки Фадл пришел к нему? Если он увидит стихи…

Но когда дверь открылась, на пороге показался Ибн Бахтишу, за ним в комнату вошел незнакомый стражник. Лекарь был бледен, у него кривились губы.

— Абу Али, — сказал он неуверенно, — я помог тебе чем мог, а теперь повелитель правоверных требует, чтобы тебя возвратили в подземелье. Мне позволено приходить к тебе, давать лекарства и наблюдать за твоим состоянием. Я постараюсь добиться того, чтобы тебя поместили в лучшее помещение и хорошо кормили, но не могу ослушаться приказа халифа.

С трудом встав, Хасан окинул взглядом комнату Ибн Бахтишу:

— Я, наверное, не выйду из подземелья, брат мой, пусть же халиф делает, что пожелает.

Книга IV

XXVIII

Его будит легкое прикосновения мягкого опахала. Он медленно открывает глаза и тут же зажмуривает их — яркий утренний свет пробивается сквозь занавеси, задергивающие глубокую нишу, в которой помещается постель. Глаза сразу начинают слезиться — год, проведенный в полутемном подземелье, не остался без последствий.

Можно еще полежать, но Хасан садится на постели — он не хочет опоздать на большую охоту, которую устраивает молодой халиф, Мухаммед аль-Амин. Чернокожая невольница, задремавшая у его изголовья, вскочила и подняла упавшее опахало, но Хасан, не обращая на нее внимания, натянул шаровары, мягкие узкие сапоги и вышел из ниши.

Несмотря на зимний холодный день, в доме тепло — посреди большой комнаты, пол которой устлан дорогим ковром, стоит жаровня, наполненная пылающими углями, в нишах книги, многие в дорогих золоченых переплетах. Хасан сел возле жаровни, наслаждаясь теплом, обвевавшим лицо. Вошла его любимица, румийская невольница, которую он отпустил на волю после рождения сына. Хасан рассеянно улыбнулся, слушая ее ломаную арабскую речь с иноземным пришепетыванием.

Повар-нубиец принес кабаб, свежий хлеб, розовое кархское вино. Хасан начал есть. Вдруг он поймал себя на том, что отрывает слишком большие куски и ест слишком быстро. Он положил хлеб и заставил себя передохнуть — наверное, в подземелье родилась у него эта недостойная жадность, будто он боится, что кто-нибудь помешает или отнимет еду.

Целый год в подземелье… Хасан понимал, что мог пробыть там и дольше, если бы не внезапная смерть Харуна в окрестностях Туси. Ибн Бахтишу, который сопровождал халифа в последней поездке, рассказал недавно Хасану, шепотом и постоянно оглядываясь, что будто бы исполнился сон, который Харун видел когда-то. Масрур принес ему на ладони немного земли из халифского имения, чтобы показать, как она плодородна. Но Харун, увидев ее, с криком отшатнулся и несколько раз повторил: «Та самая рука и та же красная земля, что я видел во сне».

После этого ему стало хуже, началась кровавая рвота, и к вечеру он умер, а перед смертью приказал разрубить на двадцать четыре части одного из мятежников, угрожавших северным границам, и его казнили в присутствии халифа, так что кровь попала ему на одежды. «Клянусь крестом, вырыли более пятидесяти могил, и только Бог знает, в какой из них покоится прах Харуна», — шептал Ибн Бахтишу.

Когда Хасан удивленно спросил, зачем это, врач ответил:

— Чтобы враги не выкопали его прах и не надругались над ним.