Абу Нувас

Никогда еще Хульд не охранялся так тщательно — у каждой башни стоял отряд гвардейцев, вооруженных длинными боевыми копьями. Хасана пропускали только расспросив, кто он и куда направляется. Несмотря на то, что большинство гвардейцев знали Абу Нуваса, его останавливали и спрашивали, нет ли при нем оружия. Хасан показывал свой короткий нож, который всегда носил с собой.

Пришлось долго ждать у дверей Большого тронного зала, прежде чем хаджиб ввел его к халифу. Харун благосклонно ответил на приветствие, и поэт заметил, что халиф очень изменился. На лбу обозначились морщины, глаза обведены темными кругами. Хасан знал, что Харун, взбешенный дерзостью Никифора, сам повел в поход свои войска и одержал небывалые победы. Войско мусульман прошло по пограничным областям Рума, почти не встречая сопротивления, город Гераклея был разграблен, тысячи людей уведены в рабство. На невольничьих рынках Багдада румов продавали за бесценок, придерживали только самых знатных, чтобы получить за них выкуп.

Никифор униженно просил мира и был вынужден послать Харуну еще большую, чем прежде, дань. Проезжая мимо «Дар-ар-ракик» — главного невольничьего рынка, он видел, что обширный двор устлан телами пленников, обессиленно лежавших прямо в пыли после изнурительного пути.

Но Харун будто и не радуется победе. Он сидит, окруженный придворными, устало полузакрыв глаза, так что Хасану становится даже его жаль. Ибн Бахтишу, лекарь Харуна, оказавшийся неподалеку от Хасана, шепчет ему:

— Повелитель правоверных болен, он жалуется на резь в животе, особенно после той злосчастной субботы. — И совсем тихо продолжает: — Тебе я могу сказать, Абу Али: Яхья, отец Джафара, заточенный в подземелье, тоже болен и сначала отказывался лечиться, но потом сказал мне: «Я буду принимать твои снадобья из-за Харуна — ведь предсказано, что он умрет через двадцать дней после моей смерти. Пусть убьют его сына так, как он убил моего, но сам он пусть живет, я не хочу его смерти». Я каждый день спускаюсь в подземелье и стараюсь, как могу, облегчить его участь, но он плох и долго не протянет: у него уже отнялась правая рука, а в подземелье такая сырость, что вода капает со стен. Боже, помилуй Яхью и всех Бармекидов.

Вдруг раздался истошный вой большой трубы.

— Сегодня повелитель правоверных принимает иноземных послов, — отодвинулся от Хасана Ибн Бахтишу. — Говорят, что король франков Карлус, услышав о великих победах мусульман, хочет дружбы с халифом.

Все замолчали. Слышно только, как шелестят с каким-то металлическим скрипом серебряные и золотые листья на знаменитом дереве, установленном у трона.

В зал вошло около сотни людей, одетых в странные короткие не то рубахи, не то плащи, оставляющие открытыми ноги, затянутые в узкие кожаные чулки. Хасан обратил внимание на их длинные усы — не такие, как носили в Багдаде, а низко свисающие. Но бороды у людей были обриты, поэтому лица показались Хасану странными, похожими на морды степных сусликов.

Старший из них, маленький и приземистый, что-то сказал, и толмач дворцового дивана стал переводить его речь — обычные пышные приветствия, передаваемые от Карлуса, царя франков, которого посол называл Великим, Харуну, царю мусульман.

Харун слушал, как обычно на больших приемах, неподвижно, потом сделал легкий знак рукой, и в зал внесли громоздкое сооружение из драгоценного дерева и меди — водяные часы. Хасан уже видел такие у халифа.

Франкские послы, наконец, дали волю своему изумлению, которое долго пытались сдержать. Хасан понимал их — для людей, прибывших из холодных варварских стран, здесь все казалось удивительным. Хасан вспомнил, какая робость охватила его самого, когда он был впервые допущен к большому приему.

Наконец послы ушли. Харун устало опустил голову:

— Пусть наши собеседники останутся, и позови к нам нашего астролога, — приказал он Фадлу.

Усевшись на мягкую подушку и подложив другую подушку под локоть, Харун, обратившись к Хасану, спросил:

— Что ты видел в наших египетских землях?

Хасан рассказал о своем путешествии, стараясь развеселить Харуна, но на сей раз это ему не удалось — тот только слабо улыбнулся, когда Хасан изобразил ссору кахтанитов с аднанитами на улицах Дамаска. Хасан обратил внимание на бритоголового темнокожего человека, обернутого в белое покрывало, который сидел неподалеку от Харуна.

— Кто это? — спросил он, наклонившись к Ибн Бахтишу. Тот сердито ответил:

— Индийский лекарь Харуна, он лечит каким-то диковинными зельями, но они, насколько мне известно, не приносят пользы.

Низко склонившись, вошел астролог. Харун, ответив на его приветствие. Указал рукой на сиденье возле себя и с трудом повернулся к нему:

— Я хочу, чтобы ты истолковал мне мой сон, из-за которого я лишился покоя.

Астролог молча поклонился.

— Мне снилось, — говорил Харун, — что какая-то огромная темная рука подает мне на ладони горсть красной земли, а неведомый голос, будто раздающийся с небес, говорит: «Вот земля, в которой ты будешь похоронен». Как ты истолкуешь этот сон?

Астролог задумался:

— Повелитель правоверных, я должен составить гороскоп…