ac0846a334c74b76bf3c8ff10e16ffdc

Герцог с презрением смотрел на мальчишку, сейчас умирающего из-за своей неосторожности, из-за своей глупости. Подростку было около четырнадцати лет, и он просил старого вампира помочь ему, тянулся к нему, цеплялся за свою жалкую жизнь обеими руками, хватался за малейший шанс выжить. Герцог презрительно усмехался, глядя в глаза этому глупому ребёнку. Из-за чего он так хочет жить? Разве жизнь в этом подвале, когда в любую минуту тебя могут разобрать на запчасти для «совершенного организма», когда в любую минуту всё может закончиться куда более мучительно, нежели сейчас, лучше смерти, пусть и не самой лёгкой? Разве не проще отпустить сейчас свою жизнь? Отпустить, как это сделала девочка, которую притащил Хоффман тогда… Разве так не проще? Грацеда равнодушно смотрит в глаза подростку, тот умоляет, не отводит взгляда, и старому вампиру кажется, что мальчик не понимает, что, смотря вампиру в глаза, он только приближает свою смерть, а не отдаляет ее. Или просто хочет умереть скорее? Видеть, как кто-то бьётся в агонии — что может быть увлекательнее?

Мальчишка тянул руки к герцогу, пытался что-то сказать, но силы уже покинули его, он мог только шевелить губами… Просить о пощаде… Как глупо! Насколько жалко это выглядело! Вот за это старый вампир тоже ненавидел людей и магов — они могли просить, умолять, позабыв о гордости, а могли стоять на своём, забыв о разуме. Эти существа были не слишком логичны… Они нарушали собственные законы, будто бы те были созданы именно для того, чтобы их нарушали, они плакали и смеялись невпопад, боялись каких-то мелочей и всегда страстно хотели жить. Жить! Порой вампиру казалось, что только эти существа именно жили. Жили, забывая о здравом смысле, подчинялись только себе самим, собственным желаниям, прихотям, слабостям… Только люди и маги говорили о слабостях как о чём-то обычном для каждого, как о чём-то просто необходимым. «Слабости нужны, чтобы бороться с ними или потакать им», — говорил Хоффман как-то тому мальчишке Мердофу.

— До чего же ты жалок! — усмехается Грацеда. — Цепляешься изо всех сил за возможность жить… Для чего тебе сдалась эта жизнь?

Герцог пинает подопытного под рёбра. Мальчик шипит от боли, а Вэлэриу Грацеда готов уже хохотать: чего добивается этот подросток? Тот раствор, который был введён ему, уже начал действовать, а это означало, что дороги назад нет. И герцогу хочется ещё раз сказать мальчишке, что те, кому был введён раствор, умирали в страшных муках, и сделать ничего уже нельзя. Слишком поздно.

Подопытный снова пытается что-то сказать, но тщетно — голос у мальчика уже давно сорван. Грацеда чувствует, что наблюдает за страданиями этого подростка с каким-то удовольствием. Он уже много раз видел, как умирали те, кому был сделан укол с препаратом, который разрабатывал Хоффман. Только в этот раз было что-то новенькое — на руках и лице ребёнка будто начала трескаться кожа, герцог не ожидал такого и вряд ли мог ожидать: лица всех подопытных чернели, глаза застилала белая плёнка, никто из них не смотрел на него так… Этот взгляд раздражал, и старый вампир ещё раз пнул мальчишку. Но тот как будто этого уже не чувствовал. Герцог ощущал, как улыбается — никто из подопытных ещё не переживал этой инъекции. Снова посмотрев на подростка, вампир с удивлением увидел, что тот ещё жив: мальчишка корчился от боли, но не издавал ни звука. Просто не мог. Ребёнок будто сотрясался от беззвучных криков, по лицу его текли слёзы. И герцог вдруг не выдерживает. Зовёт мисс Леманн — это она должна отвечать за «нестандартные случаи», а не старый вампир. Грацеда сам не понимает, как он мог так долго стоять и наблюдать, как кто-то умирает просто из-за чей-то прихоти, не понимает, как он мог так равнодушно смотреть на всё это и не пытаться помочь… Такого раньше никогда не случалось… Герцог вампиров был беспощаден к врагам, но бессмысленно жесток он не был никогда. София прибегает быстро. Она удивлённо смотрит на ребёнка, лежащего на полу.

— Это не совсем то, чего мы добиваемся, но уже ближе, чем то, что было раньше, — бормочет она. — Как его имя?

Грацеда вдруг ловит себя на том, что пытается поймать ртом воздух, который так внезапно вышибло у него из лёгких. Он даже не знает имени этого ребёнка, накатывает осознание. Он не ведает даже номера, под которым его знают София и остальные. Он издевался над мальчишкой, не зная его имени.

— Тысяча триста девяносто пять! — выкрикивает вдруг подопытный.

София оборачивается. Голос у мальчишки охрипший от долгого крика, Грацеда чувствует себя виноватым за тот час страданий этого подростка, который герцогу довелось увидеть. Будто это он, а не граф Хоффман, изобрёл этот препарат, будто он, а не Кримхилд Нойман, вколол его… Старый вампир одёргивает себя. Не хватало ещё оправдывать самого себя за этот проступок! Про себя Вэлэриу Грацеда отмечает, что виноват он в том, что равнодушно смотрел на то, как умирает ребёнок, и в том, что дважды ударил его.

— Тысяча триста девяносто пять, значит? — бормочет София, записывая что-то в свой блокнот.