— Мы отобедаем у графов Рогмерских в этот понедельник, — говорит Солнман, поднимаясь со стула и откладывая какой-то научный трактат в сторону. — Думаю, это будет самый приемлемый вариант для нас — отобедать у графа, моего старинного друга, и его любезной супруги.
Джулия Траонт кивает и продолжает перебирать и расчёсывать — подумать только, почти никогда Вейча не приходилось расчёсываться самому, это всегда за него готовы были сделать Джулия или Эниф — волосы своего воспитанника, продолжает что-то тихонько бормотать себе под нос какие-то слова на одновременно неизвестном и знакомом Эйбису языке. Это успокаивает… Пожалуй, думается Вейча, это очень даже неплохо, что Джулия что-то бормочет. По правде говоря, ему нравится. Конечно, было бы ещё лучше, если бы не было рядом ни Седрика, ни Феликса, но… Так тоже было неплохо. Пиковый валет не знал, когда он ещё смог бы увидеть её. Возможно, прошли бы годы — Джулия могла просто перечислить деньги на его счёт в банке, и тогда они не увиделись бы много лет. Эта мысль заставляет Вейча в тайне — и даже не совсем в тайне — радоваться той счастливой — или несчастливой, по мнению Феликса — случайности, которая перенесла их обоих к ней — к герцогине Траонт.
Князь Эсканор же, кажется, совсем не желал этой случайности — считал её почти бедствием для себя. Конечно, думалось Эйбису, всё дело было в его драгоценной виконтессе Мире Андреас, червовой королеве с необычайно миловидными личиком и светлыми кудряшками. В кукольной виконтессе Мире Андреас, поведение которой в последнее время вызывало недоумение, раздражение и практически суеверный ужас сразу у двоих её поклонников — у Феликса и Кристиана. Андреас, кажется, чем-то понравился несчастный сноб из команды треф — Константин Райн. Да, конечно, и для пикового туза, и для червового короля это было огромнейшей проблемой. Кажется — почему-то Эйбису при взгляде на них думалось именно так, — они были даже простить такую неслыханную наглость — влюблённость в Миру — друг другу. Но только не холодно-вежливую улыбку по отношению к ней же от Константина. Константина Эйбис никогда особенно не любил — считал снобом, педантом и эгоцентриком, — но в данной ситуации был даже рад тому, что что-то может, наконец, отвлечь двух влюблённых идиотов от хорошенькой и миленькой дурочки, которой являлась Мира. Райн и Андреас на удивление стоили друг друга — он был человеком, совершенно лишённым сердца, а она была из тех девиц, про которых с пренебрежением говорят, что они абсолютно лишены мозгов.
К сожалению, всё обстояло именно так, и Эйбис, если быть откровенным, был крайне счастлив тому факту, что Феликс Мире был только другом, который, хоть и был незаменим, обречён был навечно остаться только другом. Андреас вовсе не была человеком, которого Феликс был достоин на самом деле. Она была просто глупой, хоть и весьма миловидной, девчонкой, из семьи женщины, на которой и оказалось воспитание маленького князя Эсканора. По, должно быть, субъективному мнению Вейча, Мира была самым раздражающим человеком во всей Академии. И уж своему лучшему другу Эйбис ни за что на свете бы не пожелал связать всю свою дальнейшую жизнь с ней. С этой глупой, сентиментальной барышней, которая вполне была способна на такие неимоверные глупости, на которые не был способен даже пиковый валет, то есть, собственно, сам Эйбис Вейча. В общем, пожелать такого «счастья» он мог разве что Виланду или Райну, которых откровенно недолюбливал.
Феликс приподнимается на кровати и тут же со стоном опускается обратно — всё-таки, иногда Эйбису думается, что быть аристократом не так уж и хорошо. Эти приступы гемикрании… Впрочем, что уж врать — он сам никогда не хотел бы быть аристократом. Слишком много ответственности. Слишком много важности. Слишком много всякой ерунды. Вот посмотреть хотя бы на обоих Эсканоров, что учились в их Академии сейчас — Феликса и Розу, — на Кошендблата, Гакрукса, Отакара, Виланда, Августина, Леонризес или на ту же Миру. Все они были настолько скованны всеми этими правилами этикета, традициями, обычаями, что практически не могли нормально дышать из-за них, если выражаться образно. Они не могли порой даже прийти на занятия — или куда ещё — в той одежде, в которой им хотелось, не могли оскорбить человека, которого им хотелось оскорбить, не могли — ну, чисто формально, если судить по Виланду и Эсканорам, да и по остальным тоже — сделать некоторую мелкую пакость, уж во всяком случае — не могли спокойно и открыто, не опасаясь какого-то ужасно неприемлемого для них осуждения со стороны общества, посмеяться над тем, кому они эту пакость сделали.
Какая неимоверная скука!