AD

Каждый вечер мать отливала немного борща из большой кастрюли в маленькую, разогревала и подавала на стол. Это был ужин. Одно и то же блюдо каждый день. По утрам разрешалось сделать себе яичницу с колбасой, бутерброды, отварить сосиски. Завтрак всегда становился праздником. На обед полагалось есть тот же борщ. Павел возвращался из школы, когда родителей еще не было дома, поэтому должен был разогревать борщ самостоятельно. Но мальчик предпочитал варить себе суп из пакета – продавались такие пакеты, суп куриный с вермишелью, еще задолго до кубиков Магги. Ужинали вместе, и борща никак не удавалось избежать. Такой ужин Павка с радостью отдал бы злейшему своему врагу. Пусть сдохнет, собака.

Отец ел с мрачной решимостью. Павка ковырялся ложкой в тарелке, вызывая проклятия матери на свою белесую голову. Отец молчал или поддерживал мать.

Иногда, утаив от матери – распорядительницы семейного бюджета – немного денег, создав заначку или, как теперь принято говорить, стабилизационный фонд, отец брал Павку погулять. Подозрительной маме говорилось про кино или футбол. Но шли они не в кинотеатр и не на стадион. Они шли в кафе, в гриль-бар, иногда даже в ресторан. Заказывали солянку, люля-кебаб, котлеты по-киевски, бефстроганов и даже шашлык. И ели, уплетали за обе щеки, и чувствовали, что совершают страшный грех, святотатство, и от того было еще вкуснее, еще радостнее. Запивали нарзаном, холодным и колким от пузырьков газа, и отец говорил: «Вот так надо жить, сынок! Запомни…»

Сам отец никогда не мог жить так, как хотел. И виной были не деньги, которых было вполне достаточно. Покупали и машины, и дачи, и дубленки, и итальянские сапоги, даже японский магнитофон завели. Виной стали женщины. Жена и теща. Которые решали, куда тратить деньги, сколько накопить и как израсходовать, да и вообще: как жить, что есть, о чем говорить.

Ведь можно было и маму взять в ресторан! Так думал Павка, и так они с отцом делали несколько раз. И радость оказывалась отравленной. На протяжении всего пира в заведении общепита приходилось сдерживать эмоции, не выдавать меры своего удовольствия и периодически замечать, что дома, конечно, гораздо вкуснее. Что пампушки бабушки – это почти непревзойденный кулинарный шедевр. Вкуснее лишь жаркое, которое готовит мама на дни рожденья. Да что там, ежедневный мамин борщ куда лучше всех тутошних изысков! И сюда они зашли только для разнообразия. Чтобы сравнить и в очередной раз убедиться. Ну, и так далее.

А после, по дороге домой, мама производила расчеты: на сколько дней этот ужин отдалил приобретение Павке новых ботинок.

И хотелось крикнуть: «Да шут с ними, с ботинками! Жизнь так коротка, так трудна, так безынтересна! Для чего же упускать хотя бы мгновения счастья, ничтожные радости, зачем?»

Но Павка не мог говорить такими словами, потому что огненными буквами в небе светился ответ: что ты знаешь о жизни, мальчишка? Взрослые почему-то думают, что знают о жизни больше, изучили ее лучше, потому лишь, что жили длиннее, но ведь это не так, и чтобы узнать вкус океана – не обязательно выпить его весь, до самого дна Марианской впадины, достаточно попробовать одну каплю – он соленый, он весь соленый, да… Также и наша жизнь: порой достаточно прожить один день на этой Земле, чтобы понять, каково это на вкус – быть живым, быть человеком. Это соль и горечь, вот каково оно на вкус! Но взрослые не понимают, никогда не поймут, и Бог на их стороне, потому что Бог тоже взрослый, вполне возможно Он даже старик – и что Он может понять в таком случае?

Хотелось, чтобы это сказал отец. Но он молчал. На его лице стояла печать вины. Именно стояла, как на важном государственном документе, большая, синяя: я виноват перед тобой, дорогая супруга, поэтому вечно буду молчать и терпеть унижения, чтобы искупить свою вину, но даже так я никогда не искуплю ее, потому что она неискупаема. И Господь может простить, Господь Сам спустился в Ад и вывел оттуда за руку некоторых грешников, но ты не простишь, потому что мой грех непростителен, и наказание мне – рабство и унижение навечно.

Павел помнил своего отца всегда таким, с неизменной печатью вины на лице.

Павка не знал, в чем эта вина. Вероятно, грехи молодости. Может, он изменял маме, хотел бросить семью, а потом вернулся домой, как побитая собака. Или раньше он сильно пил. Да, кажется, он действительно пил, и сильно. И бил маму, когда та попадала под пьяную руку. В интеллигентной семье? Да полно вам, в любой семье это бывает. И в родовых замках посередине идиллических старозаветных поместий чопорные английские лорды лупят тростями своих молодых плачущих жен и ругают их изысканным английским матом.