Ад

Она слушала радио в машине по дороге на работу и, едва войдя к себе в кабинет, включила телевизор. Она переживала за заложников в Беслане, но, кроме того, беспокоилась за отца и с напряжением вслушивалась в информационные сообщения, пытаясь представить себе, как Николай Дмитриевич реагирует на ту или иную новость.

До обеда все было спокойно, предпринимались попытки договориться с террористами, но по крайней мере никого не убивали. И вдруг возле захваченной боевиками школы снова раздались выстрелы. Люба нашла в Интернете нужный сайт в надежде на подробности, но ничего не узнала, кроме того, что выстрелов было около десяти. Никаких сведений ни о раненых, ни об убитых. Около половины пятого были освобождены еще шестеро заложников, и Люба улыбнулась, представив себе радующегося отца.

Но потом снова наступило затишье. Люба вернулась домой и нашла отца в неплохом состоянии, даже давление было не катастрофически высоким.

– С вашим дедушкой, Любовь Николаевна, надо иметь ангельское терпение, – со смехом доложила ей Юля. – Он совершенно не слушается. Как вы с ним справляетесь?

– С трудом, – ответила Люба. – А ты как справилась?

– Ну, я-то с кем угодно справлюсь, я тренированная, меня бабушка с детства приучала быть настойчивой и ни в чем не уступать, а потом я много лет на Дениске практиковалась. Только плохо, что ваш дедушка так болезненно реагирует, это для него не полезно, у него и сердце уже не очень, и гипертоническая болезнь, и вообще ему уже много лет, организм изношенный. Вы бы с ним поговорили, чтобы он не принимал все эти теракты так близко к сердцу.

– Разве это возможно, Юлечка? – грустно спросила Люба. – Разве возможно не принимать все это близко к сердцу, не переживать, не горевать?

– Ну, мы же с Дениской это спокойно воспринимаем, а вы почему не можете?

– Юлечка, деточка, в нашей стране теракты начались примерно с девяносто девятого года, то есть пять лет назад. Тебе тогда было сколько?

– Тринадцать.

– Вот видишь. Тебе было тринадцать, Денису – четырнадцать, этот кошмар вошел в вашу жизнь с детства, и вы к нему привыкли и воспринимаете как факт жизни. Как Денискину инвалидность, как плохую погоду, которую хорошо бы изменить, но нет возможности, и надо просто приспособиться и терпеть. А в мою жизнь терроризм в таком виде вошел, когда мне было пятьдесят три года, а нашему отцу – восемьдесят три. Ты понимаешь разницу? Восемьдесят три года он жил, не зная, что это такое – взрывы, при которых погибают случайные люди и дети-заложники, стоящие в окнах живым щитом. При советской власти такое случалось крайне редко, это были единичные случаи, а теперь они стали повседневной реальностью. Конечно, он не может привыкнуть. И я не могу. И он не может не волноваться, не тревожиться, он не может быть к этому равнодушным.

– Любовь Николаевна, – очень серьезно сказала Юля, – я, конечно, не профессор какой-нибудь, я только студентка мединститута, но у меня есть чутье, мне бабушка много раз говорила. Вашему дедушке очень вредно так волноваться. Вы бы оградили его как-нибудь.

– Как? Как я могу его оградить? Отвезти домой и забрать у него телевизор и радиоприемник? Как ты себе это представляешь?

– Я не знаю как, но только все это кончится очень плохо и очень скоро, – твердо произнесла Юля. – И я считаю, что вы должны знать и быть готовой ко всему.

– К чему? – испугалась Люба.

– Ко всему, – повторила девушка. – В том числе и к самому плохому. Я вашего дедушку уже сутки наблюдаю. И то, что я вижу, меня тревожит. Надо бы его уже сейчас госпитализировать, пока не стало слишком поздно.

– Ты считаешь? – озабоченно спросила Люба.

– Я уверена. Но только он не соглашается, я с ним уже говорила об этом. Он у вас очень упрямый. Вы можете на него воздействовать?

– Нет, не могу. И никогда не могла.

– А Тамара Николаевна тоже не может?

– И она не может.

– А дядя Родислав?

Люба задумалась. А что? Когда-то Родиславу удалось уговорить тестя помириться с Тамарой и Григорием, вдруг и сейчас у него получится?

– Надо попробовать, – сказала она. – Успеха не гарантирую, но будем пытаться.

После ужина Родислав пригласил тестя в свой кабинет «посидеть по-мужски и выпить по рюмочке». Там, с глазу на глаз, он долго уговаривал Николая Дмитриевича поберечь себя и завтра же с утра лечь в любую клинику по его выбору, обещал самых лучших врачей и самую комфортабельную палату, но ничего не добился, кроме раздраженных и сердитых ответов.

– Нечего меня хоронить раньше времени. Я прекрасно себя чувствую. Вам только дай волю – упечете надолго, потом не выберешься. А у меня пятого октября ответственное мероприятие, в День работника уголовного розыска мне нужно будет проводить торжественное заседание Совета ветеранов и поздравлять старых розыскников, грамоты вручать, памятные медали. Мне в больницу сейчас никак нельзя.

– Николай Дмитриевич, сегодня только второе сентября, – объяснял Родислав, – до вашего мероприятия еще целый месяц, вы успеете подлечиться и к торжественному заседанию будете как новенький.