Ад-184

У меня обнаружился музыкальный слух, и меня направили в войска связи. Служил я в пехоте, радистом-разведчиком в 160-й Горьковской дивизии. Служба моя проходила в Горьком, и адрес у меня был самый короткий: „Горький, Кремль, Хольному“. Наша дивизия была „первой готовности“. Буквально через неделю (после начала войны) эшелоны нашей дивизии, в том числе нашего батальона связи, отправились на фронт через Москву. По пути несколько раз нас бомбили, но обошлось. А когда приехали на фронт в район Смоленска, через два дня оборвалась связь с Большой Землей. Мы попали в окружение. Оставался узенький коридор: 20 км слева, 20 км справа, и вот мы по этой дороге въехали эшелонами в одно из самых больших окружений на Центральном фронте. Повоевали немного. Передо мной был враг — немцы. Я знал, да и потом на своей шкуре испытал все это. Били меня смертным боем, и в тюрьме был, и в концлагере был — знал, что такое фашисты…

Я попал уже в стационарные в Вязьме. Это были уже какие-то казармы, разрушенные, правда, без стекол. В них было холодно: ноябрь месяц!.. У меня была шинель, у большинства все-таки шинели были, потому что это было главное — шинель, обувь какая-то, без одежды ты не мог. И шинель мы берегли. Шинели были, были такие бушлаты, были куртки рабочие, вроде полупальто — они потолще были, поудобнее. Но шинель была удобна тем, что ты ей мог накрыться. В России для побега лучше одежды не придумаешь, она тебе и подстилка, и одежка, хлястик распускал — и оно получалось как одеяло. На ночевку считалось нормальным валежник какой-нибудь набрать, шинелькой накрыться, вещмешок под голову — и все в порядке, костерчик там где-то развести… В Вязьме очень тяжело было. Отопления не было, цементный пол, пучок соломы, разбитые окна, кое-как заделанные фанерой. Тряпками нельзя было — срывали, себя накрывали, но кое-как досками забили, чтобы хоть ветра не было. Кто устроился где-то в уголке, многие прямо под окнами — замерзали, погибали сотнями.

Бывает, в лагере с кем-то познакомишься, куда-то на работу попал, где-то на нарах удобное место нашел около печки — тысяча вариантов есть, которые позволяют получить какое-то преимущество. Но там ничего не было. Там получилось все наоборот. Видно, там уже я заболел то ли сразу сыпным тифом, то ли сначала каким-то простудным заболеванием — и тогда организм ослабился, и я заразился сыпным тифом. Короче говоря, с одним из первых эшелонов в открытом вагоне я был отправлен в Минск, в большой стационарный уже организованный лагерь…»[120].

Анваер София Иосифовна (1920–1996), г. Москва

София Иосифовна Анваер — врач в третьем поколении. Ее дед был земским врачом в Псковской губернии, мать — московским врачом-фтизиатром. В 1938 г. поступила в 1-й Московский мединститут. После 3-го курса, 23 июня 1941 г. — на второй день войны — добровольцем ушла на фронт. Была медсестрой в 505-м передвижном госпитале 19-й армии генерала Лукина под Вязьмой. В окружении попала в плен. Находилась в немецких лагерях смерти — Вязьма, Смоленск, Штутгоф, Эльбинг. Была членом подпольной антифашистской группы. Воспоминания начала писать в середине 1950-х, а закончила в середине 1990-х годов: вышла в свет книга С. Анваер «Кровоточит моя память. Из записок студентки-медички».

1941, октябрь — ноябрь — попала в окружение. Назвалась грузинкой Анджапаридзе.

1941, декабрь — пребывание в лагере военнопленных в Вязьме, черная работа в лазарете. Встреча с пленным генералом М. Ф. Лукиным. Тяжелая болезнь, лечение. Эпидемия сыпного тифа в лагере, смерть 35-40-летних заключенных. Вновь болезнь и выздоровление.

1942, январь — март — работала в лазарете Вяземской горбольницы, окруженной двумя рядами колючей проволоки. Голод. Отсутствие лекарств. (Лазарет № 1 «Дулага-184».)

1942, март — май — отправка переболевших тифом в Смоленский лагерь. Перевод медработников в лазарет военнопленных. Работа в сыпнотифозном корпусе. Ночные дежурства, голод, «куриная слепота». Отправка «добровольцев» эшелоном из Смоленска в Германию…