Ад

— Ты бы видел, как Любочка преобразилась, когда мерила все эти тряпочки! — Ворон захлебывался восторгом. — Вот не зря люди говорят, что женская красота требует обрамления. Стоило ей надеть новые модные вещи, как она вся засияла, засверкала! И настроение у нее сразу поднялось, а то столько лет ходила в старых вещах, ничего себе позволить не могла. В общем, все здорово. Даже Аэлла мне в этот раз понравилась, она как-то с душой к делу подошла, и вещи старательно выбирала, и советы дельные давала.

Однако что-то в голосе Ворона Камню не понравилось. Не то неуверенность какая-то проскальзывала, не то уклончивость. Слова-то были об одном, а вот интонация говорила о другом.

— Признавайся, что там не так, — потребовал Камень.

Ворон отвел глаза и сделал вид, что наблюдает за полетом букашки, выписывающей кренделя возле его клюва.

— Ты слышал, что я сказал? Говори, что не так.

— Но я же все рассказал, — начал юлить Ворон. — Они едут в Турцию, радуются, новую одежду покупают. И Леля с ними едет. А Коля не едет. Вот и все.

— Нет, не все, — упрямо возразил Камень. — Я слышу, что не все. Ты что-то скрываешь. Немедленно признавайся, что ты от меня утаил.

Ворон неуверенно попрыгал на ветке, словно проверяя ее на упругость. Степень упругости его не устроила, и он с деловитым видом начал искать ветку получше, то соскакивая вниз, то взмахивая крыльями и перемещаясь наверх. От этих передвижений с широких еловых лап прямо на макушку Камню начал падать снег, но Камень мужественно терпел неудобства, ожидая продолжения рассказа.

— Я жду, — напомнил он. — И не надейся, что я забуду свой вопрос, пока ты изображаешь из себя акробата.

— Ну, короче… Нет, не скажу, а то ты расстроишься.

— Да я уже расстроился! — в нетерпении воскликнул Камень. — Я же понимаю, что там что-то плохое. Какой смысл от меня скрывать?

— Ладно, скажу, — вздохнул Ворон. — Только дай слово, что не будешь плакать.

— Не буду.

— Люба все время притворялась, что ей весело и что у нее хорошее настроение. А на самом деле ей было очень больно.

— Больно?! Почему?

— У нее живот очень сильно болел. Как только они сели к Аэлле в машину, так и заболел. Но Люба не хотела портить Родиславу настроение, он ведь так радовался, что может отвезти ее за покупками, практически не считая денег. Знаешь, мужчины это очень ценят.

— Что — это? — не понял Камень.

— Ну, когда они могут свою женщину отвезти в магазин и покупать ей все, что она захочет, не глядя на ценники. Они в такие моменты чувствуют себя настоящими фараонами.

— Ты, наверное, имел в виду «королями»?

— Ну, пусть королями, какая разница. Главное, что Люба это прекрасно понимала и потому промолчала, чтобы мужу удовольствие не портить. А ей так больно было — ужас! Она в примерочную заходит и первым делом на стульчик присаживается, пополам сгибается, руками себя обхватывает и сидит какое-то время. И только потом начинает одежки примерять. Наденет новое, даже в зеркало на себя не посмотрит, снова сядет, посидит немножко, улыбку на лицо наклеит и выходит. А у самой слезы в глазах — до того ей больно.

— В каком месте больно? — спросил Камень. — Сверху, справа, слева, снизу?

— Сверху, там, где еще ребра есть. Посерединке примерно.

— Гастрит, — с видом знатока вынес вердикт Камень. — А то, не приведи господь, уже и язва. В книжках написано, что боль при этом ужасная. Бедная Люба! И давно это у нее?

Ворон подвоха не заметил и попался на явную провокацию.

— Не очень, с год приблизительно. Я еще обратил внимание, что когда она за общим столом сидит, то ест то же, что и все, а когда одна, то кушает совсем другое. Кашку себе варит, или картошку, или рыбку, ничего жареного не употребляет, ничего острого. Я сначала не понял, в чем дело, потом смотрю — Люба в поликлинику пошла, к доктору, а доктор ее на рентген послал и на эту… нет, мне не выговорить.

— Гастрофиброскопию, — подсказал Камень.

— Во-во, на нее. Но Люба Родиславу ничего не сказала, не хочет, чтобы он знал, что она болеет. Бережет, расстраивать боится.

— А ты, стало быть, самоидентифицировался с Любой и решил, что я — Родислав, — с сарказмом заметил Камень.

— Я… чего с Любой? — растерянно переспросил Ворон. — Я не расслышал.

— Ты так любишь свою Любочку, что живешь одной жизнью с ней и уже начинаешь думать и чувствовать, как она, — пояснил Камень. — А меня принимаешь за ее мужа и не хочешь расстраивать, поэтому скрываешь от меня правду. Люба болеет уже почти год, а ты даже словом не обмолвился. И если бы я сейчас не взял тебя за горло, ты бы опять промолчал. Ну и куда это годится?

Ворон обиженно вскинул иссиня-черную голову и сверкнул глазами.