Ад

«Нужно купить второй компьютер, — думал Родислав, возвращаясь домой. — И сделать в Лизиной квартире ремонт. Там все уже сыплется, потолок весь в протечках, оконные рамы покосились, из них страшно дует, обои ободраны, пол черт знает какой. Но самое главное — надо обязательно расширить дверные проемы, чтобы Дениска мог свободно проезжать. Только разве можно давать Лизе такие деньги в руки? Даже если она согласится делать ремонт, надо, чтобы кто-нибудь этим занимался и за все расплачивался. Лиза сама все деньги на ветер пустит, или опять запьет, или в какие-нибудь акции вложит, или в банк положит под большие проценты, а банк прогорит, потому что где большие проценты — там гарантированное банкротство, это понятно любому человеку, мало-мальски знакомому с экономикой. А уж с нашей-то экономикой — тем более. Я поговорю с Любой, посоветуюсь с ней, как быть с ремонтом, как его организовать, чтобы деньги не пропали. И мебель нужно купить Лизе, ну куда это годится: она работает, а ребенку негде уроки делать».

* * *

Восьмидесятилетие стало для старика Головина еще одним переломным моментом. В течение первого года после юбилея ни Люба, ни тем более Тамара ничего особенного не заметили, отец по-прежнему сам себя обслуживал и прекрасно управлялся с домашними делами, и хотя Люба дважды в неделю приезжала, закупала продукты и готовила еду на несколько дней, с такими мелочами, как поход за хлебом или свежим творогом, у Николая Дмитриевича проблем не было. Он ежедневно ходил на прогулку, по утрам делал зарядку и постоянно смотрел новости по всем телеканалам.

И только летом 1997 года вдруг засбоил. Люба, как обычно, позвонила отцу вечером, вернувшись с работы.

— Расскажи, чем ты сегодня занимался, — попросила она, готовясь выслушать подробный рассказ.

Но ее ожидания не оправдались, рассказ Головина оказался неожиданно коротким, и в нем не было упоминания ни о прогулке, ни о походе в магазин или в парикмахерскую — Николай Дмитриевич тщательно следил за тем, чтобы хорошо выглядеть, и регулярно стригся.

— Разве ты сегодня не выходил? — на всякий случай уточнила Люба.

— Нет, Любочка, я дома был.

— Почему? Сегодня такая хорошая погода…

— Куда мне выходить? Я уже старый, Любочка, а там холодно, ветер дует.

— Папа, ну где ты нашел холод? На дворе июнь. Да, немного прохладно сегодня, но ты мог бы надеть куртку или плащ. С каких это пор ты стал бояться ветра? И никакой ты не старый, — пыталась она переубедить отца.

— Нет, деточка, — упрямился Николай Дмитриевич, — мне это не по силам и не по возрасту. Я уж лучше дома посижу.

— Что случилось, папа? — нахмурилась Люба. — Еще вчера ты гулял и ходил за хлебом, позавчера ты был в поликлинике, а сегодня вдруг заявляешь, что ты старый и выход из дома тебе не по силам. Что произошло? Ты заболел?

— Я здоров, насколько это вообще возможно в моем возрасте, — сдержанно ответил Головин. — Но возраст-то у меня сама знаешь какой… Мне давно уже в могилу пора.

— Папа! Что ты такое говоришь? Ты еще проживешь…

— Три дня назад Евгений Лебедев умер, — грустно произнес отец. — А сегодня в новостях сообщили, что умер Окуджава. А они оба ведь были моложе меня. Зажился я, Любочка, подзадержался на этом свете. Видно, и мне уже пора.

— Прекрати, — рассердилась Люба. — Даже слушать не хочу. Что за глупости?

Но отец не стал вступать в дискуссию, а вместо этого пустился в воспоминания о том, как смотрел спектакль «Холстомер», когда Большой драматический театр из Ленинграда приезжал в Москву на гастроли, и какой потрясающий был в этом спектакле Евгений Лебедев, и как жаль, что такого великого актера больше нет. Вспоминал он и Булата Окуджаву, и его стихи и песни, мода на которые началась еще в шестидесятые годы.

— Андрюша Бегорский подарил вам с Родькой его пластинку на свадьбу, помнишь?

Люба мысленно ахнула. Ну и память у ее отца! А ведь действительно, был такой подарок.

— Папочка, с твоей памятью надо мемуары писать, а не к похоронам готовиться, — пошутила она. — Ты в отличной форме и сам это понимаешь.

Но все уговоры оказались бесполезными. Почему-то именно после этих двух последовавших друг за другом смертей Николай Дмитриевич начал резко сдавать, перестал выходить из дома и стал считать себя по-настоящему старым. Люба боролась с этим, как ей казалось, капризом почти месяц, после чего начала ежедневно навещать отца и водить его на прогулку. Через две недели, прожитые в таком режиме, она поняла, что совершенно запустила собственный дом, на который у нее просто не оставалось времени, и поставила перед отцом вопрос о совместном проживании.

— Папа, нам надо съехаться, — твердо сказала она, приведя однажды отца из поликлиники. — Я не могу ездить к тебе на другой конец города каждый день, а если я не буду приезжать, ты так и осядешь дома, даже к врачу не сходишь, даже свежего хлеба и молока не купишь. Это не дело.

— Я не собираюсь переезжать к тебе, — решительно отказался Головин. — У вас и так места нет.

— Но есть Колина комната…