Ад без жала (СИ)

Вот почти безлюдный живой пейзаж - своего рода портрет виселицы и людей, у которых нет памяти. Если на виселице сидит сорока, а не болтается очередное тело - это не значит, что теперь под нею можно плясать! И слепые - их некому вести, у их поводыря вообще не видно глазниц, и он первым провалился в яму! Кажется, он - самый безглазый из всех. Ужасные "Пчеловоды" - они одеты во что-то вроде противохимических костюмы, у них нет лиц. Они берут пчелиный мир в руки, вскрывают его и отравляют. Они двигаются - как бы по очереди, слева направо, делают мерные трудовые операции одну за другой. Их пчелы умерли, они не защищают ульев. Пчеловоды? Отравители пчел.

Даже немного людей - это уже толпа, и никуда от этого не деться.

Вот картина - медальон. Идет старик в черном плаще с капюшоном, а вор тем временем срезает его кошелек. Старик не видит толп, но это сослужило ему дурную службу, потому что люди толпы все равно его видят. Девочка подумала, что этот старик ей странным образом знаком - и стал внимательнее, ее детские глаза в голове открылись снова. А настоящий невидимка - это вор, дитя толпы, плоть от плоти...

Внутренние глаза раскрылись, и тут же девочку остановил последний разворот. Бабушка ее владела одинаково и правой, и левой рукой, а прабабушка была левшой. Потому-то девочка сначала увидела страницу справа. Там собиралась разгневанная маленькая толпа. Безногие кого-то поджидали. Они были одеты в странные колпаки и мантии вроде королевских, но украшенные не горностаем, а очень маленькими лисьими хвостиками. "Гезы". Революционные нищие. Уленшпигель. Жуткая картина, но в ней хотя бы есть надежда.

А слева никакой надежды нет, она-то и заставила девочку проснуться окончательно. Картина серая, и это выбивает ее сразу из остального яркого сонма. Две мартышки сидят в проеме окна. Глубокий подоконник скошен, и это заставляет прилагать усилия, чтобы не упасть, но обезьяны неподвижны и вроде бы спокойны, они привычно держат баланс. Центр картины - ввинченное в подоконник к кольцо, к которому прикованы обезьяны. Цепи слишком тяжелы, и обезьяны их не трогают. Цепи коротки, как раз по длине подоконника. Обезьяны остаются там, хотя не могут распрямиться в полный рост. Обезьяна слева играла с ореховой скорлупой, а теперь смотрит на зрителя, оцепенев в ужасе. Обезьяна справа, в тени, сгорбилась и напряженно смотрит в окно. А за окном поднимается серая вода. Парусные лодки уплывают, они пока устойчивы, но вода уже стоит вровень с берегами. Еще немного, и она зальет подоконник. Обезьянок, видимо, забыли там, и теперь они утонут.

Книга закончилась, а дождь прекратился немного раньше.

Девочка потрясла головой, словно пробуждаясь, и как раз в тот момент учитель отложил карандаш и ластик:

- Держи портрет. Получилась, правда, маленькая девочка, которая увидела что-то волшебное.

- Ух ты! Спасибо.

Девочка получилась действительно моложе - не подросток, а очарованное дитя. Так она выглядела, когда нашла невылупившуюся стрекозу. Взгляд все время был слишком глубоким и пристальным, словно бы уходящим внутрь и за горизонт.

- Я на самом деле была такая? Маме подарю. Спасибо.

Девочка спрятала рисунок понадежней, в отцовский тяжелый дипломат, в отделение для бумаг.

- Странно, - сказал Витаминыч. - Я думал, ты на рисунке получишься старше, я не очень-то хороший портретист.

А ученица стояла тем временем в прихожей, где хранились недоделанные пластилиновые работы, смотрела в зеркало рядом с умывальником и думала, не переодеться ли ей в сухое. Но при Витаминыче переодеваться неудобно. Она решила пойти домой так - все знают, что шерсть согревает даже влажная.

- Михаил Вениаминыч, спасибо за Брейгеля. Я пойду?

- Ладно. В следующий раз, не забудь, собираемся около вашего пруда.

Пруд. Человек в черном плаще. Детский портрет. Пляски под виселицей.