Ад на земле I (СИ)

- Делайте что хотите, – изможденно протянула я, вырываясь вперед, и взбегая по ступеням в библиотеку. Я вошла в старое здание с высокими потолками, и витражными окнами, показала свой пропуск, сонной библиотекарше, и отправилась в раздел естественных наук.

Мне не нужно было прикасаться к книгам, или разглядывать их. Достаточно того, что они просто окружали меня, возвышаясь плотной стеной, защищающей от жестокого мира, снаружи этих стен.

Кэмерон говорит, что мама тоже любила книги; после того, как в госпитале он увидел, что я иду на поправку (за три месяца до того, как я уехала в Эттон-Крик), Кэмерон много рассказывал о ней, и об отце. Он любил рассказывать. А я всегда внимательно слушала. Не столько из-за того, что мне было интересно (ведь я все-таки не всю память потеряла), а из-за того, что мне нравилось наблюдать за старшим братом, когда он говорил о прошлом. В те минуты он выглядел юным, и обаятельным, каким и должен быть. Он выглядел счастливым. Его глаза от восторга расширялись, и он мог длительное время рассказывать о том, как я училась в школе, или о том, как мама любила путешествовать. И что отец всегда притворно ворчал по этому поводу, но всегда говорил, что будь мама обычной, он бы, наверное, не влюбился в нее.

***

Два года назад

Я не чувствовала себя живой.

Я знала, что я очнулась, что я попала в свой дом, но я не чувствовала, что жива, что мое сердце бьется.

Там были люди. Они были в крови; у них мертвые глаза; повсюду кровь, и я среди всего этого.

Я с криком выбежала во двор, и упала на колени. Меня стошнило.

О Боже.

Это мама и папа! Я посмотрела на свои руки – они были в крови. Я закричала, и стала судорожно вытирать их об изношенные джинсы, но, когда опустила на ноги взгляд, поняла, что я ВСЯ в крови. И мое лицо в крови.

Я вновь закричала. Этот крик смешался с моим плачем. Я обхватила себя за живот, едва не падая на землю, на которой пробивалась трава.

- Нет! Нет!

Я замолчала, подавившись рыданиями, и вскинула голову. На меня, через покосившуюся калитку уставилась женщина в старомодном берете. Ее рот напоминал букву «О», и ее ошарашенный взгляд метался от меня, на земле, к двери дома, которую я не успела закрыть.

Шок этой женщины прошел, и она завопила:

- О Боже! О Боже! Тут убийство! На помощь! На помощь, скорее! Скорее!

Я, совершенно ничего не соображая, вскочила на ноги, и побежала к калитке, за которой стояла женщина. Она испуганно отскочила, и заорала еще громче:

- Убийца! Убийца!

Она решила, что это сделала я. Но…я не уверена, не я ли это. Я очнулась в переулке, и ничего не помню. Могла ли я совершить что-то такое?

Я выбежала на дорогу, и обладательница берета, сначала отбежала от меня, словно опасаясь, что я наброшусь на нее, но затем бросилась в погоню за мной, с криком:

- Бен! Бен! Бенджамин! Она убила их! Убила Марка и Фелицию! Бен! О Боже!

Я бежала.

Я бежала так быстро, как только могла, а слезы застилали мне глаза. Отвращение к самой себе, отвращение к людям, к миру, поднималось во мне, и давило на мозг с такой силой, что я едва не падала.

Нет. Я больше не могу об этом думать.

Я вытерла непрошеную слезу со своей щеки, и вернула книгу на место.

Лампы над потолком мигнули, и я рефлекторно вскинула глаза.

- Почему ты плакала?