— Спасибо, старший инспектор, что вовремя прислали все необходимые бумаги. Министр внутренних дел завизировал ордер на эксгумацию. Хочу, однако, сделать последнюю попытку разговорить доктора Блэкстафа. Но мне нужны боеприпасы для обстрела. Если мы вскроем гроб и обнаружим, что Джон Юстас умер насильственной смертью, какое обвинение можно предъявить доктору?
— Ну, мы, например, можем обвинить его в сокрытии убийства с корыстной целью. Ему ведь по завещанию отходила неплохая сумма.
— Не думаю, что суть его мотивов так груба. Да и присяжные не согласятся с подобным обвинением. Доктор, по-моему, действительно очень порядочный человек. Нет ли менее тяжкого прегрешения перед законом?
Йейтс почесал затылок.
— Препятствие полицейскому дознанию, утаивание истинных причин смерти канцлера Юстаса. Разве что этим вот пугнуть?
Усадебный дом был пуст. Леди Люси Пауэрскорт нашел в саду, где она смотрела, как дети играют в мяч. Он нежно поцеловал жену, она ласково провела рукой по его волосам.
— Особенно похвастаться нечем, Люси. Но некие ответы, если только это не плод моей фантазии, совершенно невероятны. Не хотелось бы сейчас говорить конкретно и называть кого-либо, вдруг ошибаюсь.
— Даже мне не скажешь, Фрэнсис? — вопрошали преданные глаза леди Люси. — Мы же столько лет вместе.
— Не надо, чересчур опасно, любовь моя. Поверь, едва угроза схлынет, ты узнаешь все-все. Ну а теперь рассказывай, что тут у вас.
Леди Люси поведала о дикой стычке с хормейстером, о его странной, преувеличенной тревоге по поводу некой специальной хоровой программы к юбилею. Рассказала она и об успехе Джонни Фицджеральда, обнаружившего соборного каноника за проведением мессы в католической церквушке городка Лэдбери-Сент-Джон.
Итак, в двоих, этом канонике и архидиаконе, сомневаться больше не приходилось — католики. Практически не оставалось сомнений и относительно еще двоих. Поднявшись с садового кресла, Пауэрскорт трижды обошел сад, прежде чем снова, держа за руки детей, предстать перед леди Люси.
— Мне пора, боюсь опоздать, — сказал он, целуя на прощание жену и детей.
— Куда ты, папочка? — хором вскричали Оливия и Томас, в страхе, что отец опять далеко и надолго уезжает.
— Схожу к доктору Блэкстафу, — успокоил Пауэрскорт. — Что-то неважно себя чувствую.
Глядевшая вслед мужу леди Люси не знала, что Пауэрскорт идет обсуждать с доктором не собственное самочувствие, а ту загадочную смерть, с которой началось все это комптонское дело.
Дорогой к доктору Пауэрскорту было о чем поразмыслить. Два мертвеца: сожженный на вертеле в очаге и разрубленный на части, подкинутые там и сям. Новые песнопения, которые необходимо разучить к юбилею древнего собора. Архидиакон, с его четверговыми поездками на мессы в домашней часовне Мэлбери-Клинтон, со спрятанным в саквояже католическим облачением. Давний торжественный обед в оксфордском Тринити-колледже, где на столе ярко горели свечи, освещая черно-алые мантии ученых мужей, бросая по стенам тени услужливо снующих слуг, огнем играя в бокале вина перед почетным гостем и, как сияющий маяк, высвечивая белоснежные седины Ньюмена.
Повеяло ароматом нарциссов, распустившихся в саду Блэкстафа. Еще из Лондона известивший доктора о дате и часе своего визита, Пауэрскорт ровно в шесть позвонил у дверей. Его провели в знакомую гостиную, где в январе он разговаривал с доктором о скоропостижной кончине Джона Юстаса. Увидев вновь картины на стенах и приветствуя персонажей этих сценок жутковатой старинной врачебной практики как старых приятелей, Пауэрскорт подумал о хирургах и хирургии. О том, как больно вытаскивать зуб. О том, что извлечение правды подчас происходит еще болезненнее.
— Доктор Блэкстаф, — начал он, сев возле камина в уютное кресло с высокой спинкой, — простите мою назойливость и, пожалуйста, расскажите еще раз о смерти Джона Юстаса.
Доктор нервно дернул подбородком.
— Я уже все вам рассказал, лорд Пауэрскорт; все, что я знаю о кончине моего лучшего друга.
— Все ли? — проговорил детектив. — Вы уверены, доктор Блэкстаф? Признаюсь вам, история кончины, которую я несколько недель назад услышал от вас здесь, вот в этой комнате, не показалась мне очень убедительной. Не кажется таковой и сейчас. Слишком заметны расхождения вашей истории с описаниями дворецкого. Вы говорили, помнится, что на покойном была голубая рубашка. Маккена утверждал — серая. Кто-то из вас мог забыть некую подробность. Возможно. Но вы говорили — черные ботинки. Эндрю Маккена утверждал — коричневые. И не только конкретные детали вызвали у меня сомнения. Усомниться заставило само поведение вас обоих. Ваши слова, слова отнюдь не первого в мире хитреца, время от времени отдавали явной фальшью. Речи несчастного Маккены, худшего лгуна на свете, звучали ложью от начала до конца.
Пауэрскорт сделал паузу. Доктор молчал, глядя в огонь. Парочка черных дроздов страстно заливалась на яблонях в саду. Детективу подумалось, что птички, может, тоже разучивают новые хоралы к юбилею Комптонского собора.