Ада Даллас

Потом Персонн совершил вторую ошибку. По крайней мере для него она обернулась очень серьезной ошибкой, хотя в конечном итоге могла бы принести большую пользу, но только ему уже не пришлось в этом убедиться.

Ошибка эта заключалась в том, что он обратился за помощью в новоорлеанскую газету, которая уже много лет воевала с сент-питерской организацией. Газета не преминула раздуть историю. Три дня подряд она печатала его рассказ под огромными заголовками, публиковала интервью с ним, в результате чего никому доселе не известный Джордж Персонн стал (на три дня) своего рода Георгием Победоносцем, поражающим дракона. Затем, как и полагается, он стал вчерашней новостью, интерес к нему погас, со страниц газеты исчезли всякие упоминания о нем.

Персонн не сразу примирился с потерей популярности. Некоторое время он продолжал толкаться в редакции. Сначала газетчики внимательно выслушивали его и даже кое-что записывали в свои блокноты, потом выслушивали, но не записывали и старались побыстрее от него отделаться. Потом его визиты стали заканчиваться в приемной дежурного секретаря, а тот тактично и вместе с тем решительно выпроваживал его.

И вот наступил момент, когда Персонн остался наедине с организацией политиканов округи, разумеется, входившей теперь в организацию Ады. Коль скоро он решил сделать свою особу символом сопротивления, у политических гангстеров не оставалось другого выхода, как с ним разделаться.

Банк воспользовался тем, что Персонн просрочил возвращение займа, и отобрал у него лавку. Персонн тщетно пытался устроиться куда-нибудь на работу – всюду ему указывали на дверь, государственные органы и частные благотворительные организации отказали в выдаче пособия его семье.

Позже я узнал, что политиканы предложили ему выступить с публичным покаянием, объяснить свое поведение тем, что его-де совратили негодяи-газетчики. Только в этом случае, заявили Персонну, он может рассчитывать на милость и даже вознаграждение.

Персонн мог бы в любое время покинуть штат.

Он не воспользовался ни той, ни другой возможностью.

Он достал из-под прилавка ничуть не впечатляющий пистолет 22-го калибра, пошел домой и застрелил сначала четырехлетнюю дочь, потом семилетнего сына, потом жену и наконец себя.

Он опять оказался в центре внимания. Газеты подняли невероятный шум: громадные заголовки на первых полосах, фотоснимки семьи в счастливые времена, снимок пистолета, рисунок художника, попытавшегося изобразить подробности трагедии. Покровительствовавшая ему (в течение трех дней) газета опубликовала на первой полосе передовую, возложив всю вину на Аду и сент-питерскую организацию и потребовав строжайшего расследования.

Я посвятил происшествию одно из своих телевизионных выступлений, предприняв отчаянную попытку всячески приуменьшить его значение. Что за дурак? – думал я. Почему он не выбрал любую из других возможностей?

Вероятно, он был в том состоянии, когда трудно выбрать правильный путь. Что заставило его взяться за пистолет? Упрямство? Тупость? Или желание выразить свой протест любым, даже таким страшным способом?..

Дурак он, и больше ничего.

Во всяком случае, утром на следующий день я попросил Д. С. принять меня. Я хотел заявить ему, что изменил свое решение и согласен участвовать в кампании, направленной на свержение администрации штата. Но только сначала я должен сам сказать об этом Аде.

РОБЕРТ ЯНСИ

– Размазня! – воскликнул я. – И от начала и до конца круглый болван!

– Не он один такой, – заметила Ада.

Наш разговор происходил на другой день после того, как этот прохвост из Сент-Питерса перестрелял свою семью и застрелился сам.

– Ну и типы там подобрались, – покачала головой Ада. – Ведь он так бы и остался никому не ведомым бакалейщиком, если бы его не трогали. А теперь...

– Откуда им было знать, что он покончит с собой?

– Надо было предвидеть. Мало того, я специально предупредила их не трогать лавочника. Правда, накануне смерти. Видно, слишком поздно. – Ада расхаживала по кабинету, уставившись в пол. – Надо было предусмотреть, что такое может случиться. Шумиха началась, и теперь попробуй угадай, когда и чем все кончится. Это как круги на воде от брошенного камня – расходятся все дальше и дальше.

– Он сам виноват, и скоро о нем все забудут. Никто не посмеет нас обвинять, – сказал я.

– И тем не менее уже обвиняют. – Она нахмурилась, быстро подошла к стене и резко повернулась. Брови у нее сошлись на переносице, а в потемневшем взгляде появилось что-то твердое. – Обвиняют только нас, и никого другого.

– Да перестань ты думать об этом! Что они могут нам сделать?

Ада молча отвернулась. Я подошел к ней, обнял и попытался повернуть к себе, но она отстранилась.

Я понял, что сейчас ей не до меня.

– Бедняга! – наконец сказала она. – Жалкий дурачок!

СТИВ ДЖЕКСОН

Я позвонил Аде, договорился, что она примет меня в официальном порядке, и отправился в Капитолий.

– Сейчас четыре часа, – сказала она, едва я закрыл за собой дверь. – Почему бы нам не пойти и чего-нибудь выпить?

– Я предпочел бы уклониться.