Ада, или Эротиада

Лепта, внесенная Мариной, была более скромной, однако не лишенной своей прелести. Она показала Вану с Люсетт (все остальные и так знали) ту самую сосну и то самое место на ее шершавом красноватом стволе, где когда-то, совсем-совсем давно, помещался магнитный телефон, осуществлявший связь с Ардис-Холлом. После запрета на «токовую связь», сказала она (проворно, но легко, с актерской désinvolture[87], как произносят не совсем привычные слова, — а озадаченная Люсетт задергала за рукав Вана, Ваничку, который все умел объяснить), бабушка мужа, будучи гением инженерии, «упрятала в трубу» Красногорский ручей (который течет вон там, пониже поляны, с той горы, что над Ардисом). И заставила его передавать вибрационные фисзжок'и (призматические пульсации) через систему платиновых пластин. В результате, разумеется, стала возможной лишь односторонняя передача звука, вдобавок установка и содержание «барабанов» (цилиндров) стоили, по словам Марины, баснословных денег, так что от этого пришлось отказаться, как бы ни мечтали пирующие Вины иметь уведомление, скажем, о пожаре в доме.

И словно в тон всеобщему недовольству внутренней и внешней политикой (старичок Гамалиил к тому времени уже впал в полнейший маразм), пыхтя, подкатил красный автомобильчик из Ардис-Холла, и из него выскочил дворецкий с сообщением. Только что прибыл месье с подарком для мадемуазель Ады. Но никто не разберет, как эта сложная механика действует, требуется помощь мадам. Дворецкий привез записку, которую и подал на крохотном карманном подносике Марине.

Мы не можем доподлинно восстановить суть послания, но знаем, там было сказано, что тот мудреный и весьма дорогостоящий подарок — огромная красавица кукла, которая, к удивлению и к несчастью, оказалась не вполне одета; и, что еще более странно, правая нога у нее была подвязана, а левая рука забинтована, и вместо ожидаемого приданого с нарядами в оборочках прилагалась целая коробка с гипсовыми корсетами и какими-то резиновыми принадлежностями. Руководство на русском или болгарском оказалось бесполезным, так как было написано не современной латиницей, а древней кириллицей, тем кошмарным алфавитом, который Дэн не в состоянии был освоить. Не может ли Марина поскорей подъехать и распорядиться, чтоб сшили нормальные кукольные платьица из прелестных шелковых лоскутков, которые, как выяснилось, имеются у ее горничной в ящике стола, и чтоб затем снова упаковать коробку в свежую оберточную бумагу?

Ада, подглядывавшая в записку из-за материнского плеча, вскинув подбородок, сказала:

— Вели ему взять каминные щипцы и выбросить все это хозяйство на больничную свалку!

— Беднячок! Poor, poor little man! — воскликнула Марина со слезами жалости на глазах. — Ну разумеется, еду тотчас. В своей жестокости, Ада, ты порой доходишь до… не знаю… прямо до сатанизма!

Торопливо мелькая длинной тростью, с нервозно дергающимся, полным целеустремленности лицом Марина зашагала к автомобилю, который незамедлительно тронулся с места но, осторожно разворачиваясь, чтоб не задеть мирно застывшую calèche, въехал задом в ощетинившийся куст боярышника, наскочив на пустую полугалонную бутылку.

Возмущение, нависшее над поляной, скоро рассеялось. Ада попросила у гувернантки карандашей и бумаги. Лежа на животе и подперев рукой щеку, Ван глядел на изогнутую шею своей любимой, она же в это время играла в анаграммы с Грейс, которая без всякой задней мысли предложила слово «синева».

— Весник, — сказала Ада, выводя слово карандашом.

— Неправильно! — возразила Грейс.

— Нет, правильно! Я точно знаю. Весник от «весны». Весник весны жаворонок поет в синеве.

Грейс принялась думать, постукивая ластиком на конце карандаша по насупленному лобику, наконец произнесла:

— Свинец!

— Инцест! — тотчас сказала Ада.

— Сдаюсь, — не выдержала Грейс. — Без словаря за твоими изобретениями не уследишь.

Но вот дневная жара достигла полной невыносимости, и вот уже первый в этом сезоне злодей-комар был звонко прихлопнут проворной Люсетт у Ады на ноге повыше колена.

Шарабан отбыл, увозя кресла, корзины и трех жующих лакеев — Эссекса, Миддлсекса и Сомерсета; уже мадемуазель Ларивьер и мадам Форестье обменивались певучим «адье». Взмахи рук на прощание, и близнецы вместе с древней гувернанткой и сонливой молоденькой тетушкой унеслись прочь в своем ландо. Блеклая, с прозрачными крыльями и неожиданно черным тельцем бабочка устремилась за ними вслед. Ада крикнула:

— Смотрите!