Ада, или Радости страсти

– Что же, план превосходный, – сказал Ван. – Одно нехорошо: она никогда не приедет. Уже три, а мне еще нужно повидать человека, которому предстоит обновлять унаследованную мной виллу Армина, я собираюсь разместить в ней один из моих гаремов. Это похлопывание собеседника по запястью – не лучшая из черт, унаследованных тобой от ирландских предков. Я провожу тебя в твой номер. Ты определенно нуждаешься в отдыхе.

– Мне нужно сделать один важный-преважный звонок, но я не хочу, чтобы ты слышал, – сказала Люсетта, ища ключ в своей черной сумочке. Они вошли в прихожую ее люкса. Здесь, твердо решив через минуту уйти, он снял очки и прижался губами к ее губам: на вкус она ничем не отличалась от ардисовской послеполуденной Ады – сладкая слюна, соленая кожа, вишни, кофе. Не потрудись Ван так славно и так недавно, он мог бы и не сладить с соблазном, с непростительным трепетом. Едва он попятился к дверям, как Люсетта вцепилась в его рукав.

– Давай еще поцелуемся, давай еще! – по-детски пришепетывая, едва шевеля приоткрытыми губами, повторяла она, стараясь в суетном помрачении не позволить ему задуматься, не дать ответить отказом.

Он сказал – хватит.

– Но почему? Ну пожалуйста!

Он стряхнул ее холодные дрожащие пальцы.

– Но почему, Ван? Почему, почему, почему?

– Ты отлично знаешь почему. Я люблю ее, не тебя, и попросту отказываюсь окончательно все запутывать, вступая еще в одну кровосмесительную связь.

– Какая чушь, – сказала Люсетта, – даже когда я была маленькой, ты несколько раз заходил со мной достаточно далеко; твой отказ заходить дальше – это просто словесная увертка, и потом, потом, ты же изменял ей с тысячью девок, мерзкий обманщик!

– Ты не вправе разговаривать со мной в таком тоне, – сказал Ван, подлым образом извлекая из ее жалких речей предлог для ухода.

– I apollo, I love you, – отчаянно прошептала она, пытаясь кричать вслед ему шепотом, потому что коридор состоял сплошь из дверей и ушей, но он уходил, размахивая руками, не оглядываясь, за что его, строго говоря, не стоит винить, и наконец ушел.

4

Интереснейшая проблема требовала присутствия доктора Вина в Англии.

Старый Паар из Чуса написал ему, что «Клиника» была бы рада, если б он разобрался в уникальном случае хроместезии, но что, принимая во внимание некоторые особенности оного (такие, например, как отдаленная возможность надувательства), Вану лучше всего приехать и самому решить, стоит ли перевозить пациента по воздуху в Кингстон для дальнейшего наблюдения. Некто Спенсер Мальдун – слепорожденный, сорокалетний, одинокий, друзей не имеющий (и к тому же третий незрячий персонаж нашей хроники) – был замечен в том, что во время буйных припадков паранойи галлюцинировал, выкликая названия призраков и явлений, которые он выучился распознавать на ощупь или узнавал, как ему представлялось, по связанным с ними страшным историям (рухнувшие деревья, вымершие ящеры) и которые теперь надвигались на него отовсюду, – эти припадки перемежались периодами ступора, затем неизменно следовало возвращение его обыденной личности, и в течение недели-другой он осязал свои книги или слушал, купаясь в красном мареве блаженства, музыкальные записи, пение птиц и чтение вслух ирландской поэзии.

Способность Мальдуна подразделять пространство на ряды и шеренги «сильных» и «слабых» сущностей, уподобляя его узору обоев, представлялась загадочной, пока однажды вечером студент-исследователь (С.-И. – он пожелал остаться таким), собиравшийся вычертить кое-какие схемы, связанные с метабазисом другого больного, не забыл вблизи Мальдуна одну из тех продолговатых коробочек с новыми, еще не заточенными цветными карандашами, одно воспоминание о которых (Диксонов Розовый Анадель!) понуждает память переходить на язык радуг, – раскрашенные, отполированные деревянные рубашки их располагались в приятном цинковом ящичке в строгом спектральном порядке. Детство не оставило бедному Мальдуну подобных радужных воспоминаний, но, когда его ищущие пальцы открыли ящичек и ощупали карандаши, на пергаментно-бледном лице больного обозначилось чувственное наслаждение. Заметив, что брови слепца слегка приподнялись на красном, чуть выше на оранжевом и еще выше на истошном желтом, а на остатке призматического спектра мало-помалу пошли вниз, С.-И. безо всякой задней мысли сказал ему, что древесина карандашей имеет разную окраску – «красную», «оранжевую», «желтую» и так далее, и Мальдун столь же бездумно ответил, что они и на ощупь разные.