Адам Бид

– Он сказал только, что слышал о том; это, кажется, не причинило ему никакого неудовольствия. Но, дорогая тетушка, перестаньте думать об этом. Он сообщил мне то, что огорчит, конечно, и вас, как огорчило меня. Матвей Бид утонул вчера ночью в Ивовом Ручье, и я думаю, что старуха мать будет очень нуждаться в утешении. Может быть, я могу быть полезна ей, вот почему я взяла шляпку и намерена пойти к бедной старушке.

– Добрая душа, добрая душа! Но сначала выпей чашку чаю, дитя мое! – сказала мистрис Пойзер, вдруг переходя из молитвенного тона с пятью бемолями в открытый и веселый тон. – Чайник уж кипит и будет готов в одну минуту; притом же скоро придут и малютки и тотчас же станут просить чаю. Я нисколько не поперечу тебе в том, чтоб ты отправилась к старухе, ибо ты одна из тех, приход которых в дни несчастья приносит всегда отраду. Методисты вы или не методисты, это все равно; плоть и кровь, из которых созданы люди, составляют всю разницу. Одни сыры делаются из снятого молока, а другие – из цельного, и все равно как вы их ни называйте, а вы всегда можете сказать, какое сделано из какого по виду и по запаху. Но что касается Матвея Бида, то, право, лучше, что он уж более не помеха – прости меня, Господи, что я говорю таким образом, – ибо в последние десять лет он только и делал беспокойства тем, которые были близки к нему. И я думаю, недурно было бы взять тебе с собою бутылочку рому для старухи, ибо я вполне уверена, что у нее нет и капли чего-нибудь, что могло бы утешить ее. Сядь, дитя мое, успокойся, ибо я не пущу тебя со двора, пока ты не напьешься чаю, я уж говорю тебе.

Во время последней части этой речи мистрис Пойзер доставала чайные принадлежности с полок и направилась уже в кладовую за головой сахару, близко сопровождаемая Тотти, явившеюся при звуке бренчавших чашек, как Хетти вышла из сырни, давая отдых своим уставшим рукам тем, что подняла их кверху и скрестила позади головы.

– Молли, – сказала она несколько томным голосом, – беги тотчас же и принеси мне пучок листов капусты: масло готово, и его можно теперь уложить.

– Слышала ты, что случилось, Хетти? – сказала ее тетка.

– Нет, да и откуда услышу я о чем-нибудь? – был ответ, произнесенный несколько обидчивым тоном.

– Я думаю, что это тебя не бог знает как и обеспокоит, когда ты услышишь, в чем дело. Ведь ты ветреная голова – ты не стала бы беспокоиться, если б и все умерли, лишь бы ты могла сидеть там в комнате наверху и наряжаться несколько часов кряду. Но все, кроме тебя, заботятся о подобных делах, случающихся с теми, которые думают о тебе гораздо больше, нежели ты заслуживаешь. Но Адам Бид и все его родные могут, пожалуй, утонуть, а тебя это и не тронет вовсе, через минуту уже ты будешь охорашиваться перед зеркалом.

– Адам Бид… Утонул? – сказала Хетти, опустив руки и осматриваясь кругом несколько потерянным взором, но подозревая, что тетка, по своему обыкновению, преувеличивала с дидактическою целью.

– Нет, моя милая, нет, – сказала Дина ласково, ибо мистрис Пойзер прошла в кладовую, не удостоив дать Хетти более точное сведение. – Не Адам. Отец Адама, старик, утонул. Он утонул вчера ночью в Ивовом Ручье. Мистер Ирвайн только что сообщил мне это.

– О, как это ужасно! – сказала Хетти с серьезным видом, но не глубоко огорченная.

И так как Молли вошла теперь с капустными листьями, то она молча взяла их и возвратилась в сырню, не делая дальнейших вопросов.

IX. Мир Хетти

Между тем как она приноровляла большие листья, которые возвышали цвет бледного благоухающего масла, подобно тому как возвышается цвет белой буквицы при ее гнезде зелени, мне кажется, Хетти думала гораздо больше о взглядах, которые бросал на нее капитан Донниторн, нежели об Адаме и его огорчениях. Ясные, выражающие удивление взоры красивого молодого джентльмена с белыми руками, золотою цепочкою, иногда и мундир, богатство и неизмеримое величие – таковы были теплые лучи, заставлявшие дрожать сердце бедной Хетти и беспрестанно звучать своими безрассудными тонами. Мы не слышим, чтоб статуя Мемнона издавала звуки при стремительном дуновении могущественнейшего ветра или в ответ на какое-либо другое влияние, божественное или человеческое: она издавала звуки только при известных кратковременных утренних солнечных лучах, – и мы должны учиться приноравливаться к открытию, что некоторые из этих искусно образованных инструментов, называемых человеческими душами, имеют весьма ограниченную способность к музыке и нисколько не задрожат под прикосновением, которое наполняет других трепещущим восторгом или дрожащею скорбью.