Адам и Ева

— Да нет. Вряд ли. Она долго одним делом никогда не занималась. В один прекрасный день, вскоре после того, как они с отцом тихо-мирно расстались, она заявила, что с музыкой завязала раз и навсегда и отныне удаляется в монастырь.

— Она ушла в монастырь?

Адам хитровато подмигнул.

— Ненадолго. Видишь ли, в монастыре случаем оказался этот садовник...

Лаура посмотрела на него с недоверием.

— Так она спуталась с садовником? В монастыре?

— Нет-нет. Она сбежала оттуда первой. Правда, через несколько месяцев она сбежала и от садовника. К счастью, к этому моменту Элеонора промотала почти все денежки, положенные папой в Швейцарском банке, вот она, ничтоже сумняшеся, и отправилась в Альпы, где у нее был головокружительный роман с...

— О, подожди. Я сама. С инструктором горнолыжного спорта, — со смехом выпалила Лаура.

— А вот и ошиблась. Элеонора в жизни не стояла на лыжах. Это был исполнитель йодлей. Профессиональный исполнитель этих швейцарских песен. У него даже ученики были в Лозанне. И, если не ошибаюсь, выходила пластинка. Он как раз выступал в шале, где остановилась Элеонора, и с первого взгляда зайодлизировал ее.

Лаура подозрительно посмотрела в глаза Адаму.

— Слушай, может, ты мне... того... лапшу на уши вешаешь?

Взгляд Адама остановился на ее маленьких изящных ушках.

— Ни в коем случае. Но если ты мне позволишь...

— Адам. — Лаура уперлась ладонями в грудь Адама: тот вплотную приблизился к ней и тянулся к ее губам.

— Лаура, — проворковал он.

— Мы же обсуждаем... э-э... многочисленных жен Александра Форчэна... Ну же, Адам.

— Но у Форчэна больше нет жен, Лаура.

Лаура отскочила от стола и переместилась к окну.

— Ты прав, Адам, Элеонора — последняя из жен Форчэнов.

— Хотя, впрочем, не совсем так. Был такой грех с Питом, когда он еще учился в колледже. Премиленъкая официанточка. Папин адвокат Ноулан Филдинг умудрился аннулировать брак. Так что формально Элеонора действительно последняя миссис Форчэн.

Лаура очень серьезно посмотрела на Адама.

— Ты уж чересчур безапелляционен.

У Адама дернулся уголок рта: этот тик появлялся у него каждый раз, когда разговор касался темы брака.

— Зная... прямо скажем... несчастливые выступления моего отца на матримониальной арене... можно понять, почему он всеми способами пытался оградить сыновей от... столь плачевных результатов.

— Тонтина, — кивнула Лаура.

Адам наградил ее скорбным вздохом.

— Да. Тонтина.

— Судя по всему, твой отец нисколько не сомневался, что этого достаточно.

Адам задумчиво потер руки: ладони были потные.

— Все мальчики Форчэны вполне благоразумно относятся к своему...

— ...благосостоянию? — шутливо подсказала Лаура.

— Я хотел сказать, положению. Мы все сознаем наши обязательства и ответственность перед компанией, которую отец основал на пустом месте. И за наследство, которое он нам оставил.

Он вскочил, почувствовав острую потребность мерить шагами комнату, но сдержался и сел на место, боясь, что Лаура воспримет это — и не без основания — как проявление нервозности.

— Но ты недавно признался, Адам, что и двадцати четырех часов за последние десять лет не посвятил поддержанию этого самого «положения».

Адам с укором посмотрел на нее.

— То, что я делаю, и то, что чувствую, не обязательно совпадают. Я хочу сказать...

Лаура направилась к двери, ведущей в ее кабинет.

— Мне кажется, я знаю, что ты хочешь сказать, Адам.

— Да подожди ты, Лаура, — воззвал он, видя, что она уже открывает дверь.

— В чем дело, Адам?

Он подлетел к ней.

— Я хочу сказать, что мне надоело прикидываться серьезным. То есть мое положение действительно обязывает быть серьезным.

— Но может, для этого прежде всего надо относиться к себе серьезнее? В конце концов, недаром говорят: «Яблоко от яблони...»

* * *

Джессика наблюдала за своим внуком и испытывала смешанное чувство беспокойства, изумления и удовлетворения.

— Ты можешь хоть секунду постоять на месте, Адам? Ты сотрешь ковер.

Адам глянул под ноги.

— Но ковра же нет.

— И то слава Богу. Я уж усомнилась, видишь ли ты что-нибудь дальше своего носа. Это один из симптомов.

Адам вдруг остановился как вкопанный, с недоумением вперившись в бабушку.

— Какой симптом?

Глаза у Джессики заблестели.

— Так себя чувствуют, когда влюблены. Вот помню, когда ваш дедушка и я...

— Да... при чем тут любовь? — оборвал ее Адам, вдруг почувствовав, как жмет воротник рубашки, хотя это, безусловно, было плодом его воображения, потому что рубашка была расстегнута. — Ты все придумываешь, — добавил он, бросая на бабушку взгляд, полный отчаяния.

— Лично мне, — все так же оживленно гнула свое Джессика, — перемены в тебе весьма симпатичны.

— Какие еще перемены? — чуть не рявкнул Адам.

— Да как же — нежность, чувствительность, какая-то целомудренность, я бы даже сказала, очаровательное мальчишество, — весело перечисляла Джессика, к явному неудовольствию Адама. — Я не говорю, что этого в тебе раньше не было, однако любовь выявляет все это с большей силой.

— Но... но это, наконец, смешно. Я ни капли не изменился.

— Все так говорят. Нужно какое-то время, чтобы дошло...

Ладони у Адама снова стали влажными. Он сунул руки в карманы.