Адам и Ева

— Ну, а теперь, — помедлив, со вздохом проговорила она, — пора домой. Нужно успеть в ясли за нашей малышкой, за Луцией.

Уже больше недели весна льнет к золотой груди солнца. Уже прочно стоит на ногах, улыбчивая, светлая от молодой яркой зелени и заливисто веселая от птичьих трелей.

Персиковые посадки я уже проредил. Эту работу я не доверяю никому. Только Гонзик, самый молоденький мой помощник, смышленый и ловкий, крутится рядом — он поспевает всюду и всегда там, где требуется. Дело сделано; только поздние сорта персиков, такие, как «Эльберта», «Фэрхавен» и «Зимний желтый», все еще покрыты блестящей красноватой кисеей. Остальные уже сбрасывают увядающие лепестки; земля вокруг них розовеет. Доцветают и абрикосы. Только-только окинулись белым цветом низкорослые вишни; набирают силу бутоны яблонь и груш; торчат на ветках, толстенькие, припухшие. Как раз в эту пору к нам нежданно-негаданно нагрянули редкие гости.

Склонившись над грудой сорванных, увядших цветов, я вносил в свой старый, порядком замызганный блокнот заметки о том, как прошло опыление у персиков, у скольких пестиков появились утолщения, завязи будущих плодов. Уже несколько лет подряд я веду записи, отмечая, как развивается каждый сорт в период цветения, сопоставляя наблюдения с подробными данными о погоде. Как на цветение повлияли солнце, ветер, ночные заморозки или дожди. И теперь я доволен. Из каждых пяти плодоносных пестиков один стыдливо гордится заметно разбухшим брюшком с зародышем. Мои пчелы, бесплатные помощницы, потрудились на славу.

Работаю я, посвистываю, и вдруг за моей спиной раздается:

— Ах, вот ты где!

Я узнал его по голосу. Ситарж. А еще кто? Кому же еще быть, как не Паточке! Возвращаются, наверное, из Штети, с этой окаянной бумажной фабрики, что испоганила нам воды Лабы. И после всех неприятностей и словопрений цветущий сад привлек их к нам.

Я приветствовал гостей как положено, растянув в улыбке губы от уха до уха.

— Неужели это ты? — кричу Ситаржу. — Быть не может! Дай ущипну!

Этого не потребовалось — Ситарж сам хлопнул меня по спине своей лапищей, долгие годы державшей молот, напильник и клещи.

— А ну, показывай свои владения, Адам. О них уже воробьи на всех крышах чирикают. Вот мы с Йожкой и сказали себе: а не зайти ли нам сюда — поосмотреться! Как поживаешь, старина?

— Не жалуюсь, — отвечаю. — Разве ты, Лойза, не замечал — на жалобы да на брань время находится лишь у того, кому делать нечего. А я — как овца. Лишь тогда взбрыкиваю, когда мой труд топчут.

— Такой овечкой волков пугать!

Ситарж рассмеялся, но прищуренными, хитрыми своими глазками уже посматривал вокруг, оглядывая персиковую плантацию. Приятно было видеть заинтересованное, но уже успокоенное выражение его лица. Он и любовался садом, и в то же время, похоже, прикидывал, что таится за его цветущей внешностью. Он привык заглядывать людям или вещам, так сказать, в самое нутро. Выработал в себе такую привычку, распознавая, разглядывая их судьбы и предназначение.

— Рад встрече. Черт побери, отчего бы вам не появиться на недельку пораньше? Все вокруг сияло, как заря. Поверите, сад прямо-таки полыхал цветом! Так-то вот… А может, лучше пройдемся?

— Да ведь персики и сейчас еще в цвету, чего же еще желать? — воскликнули оба.

— Это поздние сорта. Вы все прозевали. Вот уж окаянная ваша работа!.. Ну, пошли!

Ситаржа не надо было упрашивать. Он внимательно разглядывал полосы персиковых насаждений, с интересом останавливался возле розовых прутиков, усыпанных цветами.

— Не померзнут, Адам?

— Отдельные сорта, более чувствительные к холоду, возможно, и померзнут. Мы ведь испытываем и такие. Как видишь, посадки сделаны на северо-восточном склоне, и поэтому деревца пошли в рост на несколько дней позже. Зато этот склон… Между саженцами гуляет ветер, и цвет на них страдает меньше, чем в низине, где мороз задерживается — развалится, дрянь такая, как в кресле, и показывает свой норов. Глуп тот, кто у нас высаживает персики и абрикосы в низине.

— Не говори «гоп», пока не перепрыгнешь, — брюзжит Паточка.

Ситарж заговорщицки подмигивает мне.

Не спеша, шаг за шагом, мы осматривали сад, наслаждаясь окружающим буйством — все торопилось расти, выбрасывало почки и тянулось к солнцу. В траве золотыми букетами сверкали одуванчики, а нас овевал благоуханный, прогретый солнышком и звеневший птичьими голосами воздух.

Долго шли мы вдоль нескончаемых шпалер веретеновидных карликовых яблонь — на их жилистых, растопыренных ветвях со множеством побегов топорщились бутоны. Еще недавно заключенные в надежные, гладкие, красноватого оттенка чешуйки, они набухали и раскрывались прямо на глазах.