Адам Смит

Франклин столь же равнодушен к своему внешнему виду, как Джонсон, но это разное равнодушие: у Джонсона — от лени, у Франклина — от принципов. Вот и сейчас его старый коричневый кафтан манчестерского бархата, потертый на рукавах, аккуратен и свеж, медные пуговицы и пряжки на дешевых просторных башмаках блестят. Это добрый pater familias[53], готовый стать pater populi[54].

Обо всем этом Смит думал, пока Франклин разговаривал с подошедшим к ним Берком. Он мог думать о своем и тем не менее все слышать. Однажды Берк с удивлением убедился, что он может почти слово в слово повторить весь разговор, от которого он, казалось, был очень далек.

— …и вы говорите, что пенсильванцы освободили своих негров? — продолжал разговор Берк.

— Не все пенсильванцы, только квакеры.

Смит вдруг сказал, слегка удивив обоих собеседников:

— Об этом пишет аббат Рейналь в своей «Философской истории»…

— Это интересно, — живо отозвался Франклин. — Я буду вам очень благодарен, Смит, если вы укажете мне страницу, а еще лучше, дадите книгу. Вы знаете, я возвращаю чужие книги.

— И даже чужие письма… — сказал, ухмыляясь, Берк.

Франклин быстро взглянул на него из-под полуопущенных век. Нет, это доброжелательное лукавство, это от живости ума ирландца.

— Письма мистера Хатчинсона должны были стать таким же достоянием общества, как книги, — медленно проговорил Франклин. — Если дурные книги могут послужить доброму делу, их надо издавать. То же самое с этими письмами.

Смит вовсе не хотел, чтобы разговор перешел на письма Хатчинсона. Пенсильванские негры были для него в данный момент гораздо интереснее. Поэтому он быстро сказал, почти прервав Франклина:

— Разумеется, я завтра же пришлю вам том Рейналя… Между прочим, я встречал его в Париже. Это один из замечательных аббатов-вольнодумцев. Мне бы очень хотелось, чтоб вы познакомились с этими людьми.

Франклин только хмыкнул. Будущее для него было слишком туманно.

— Кстати, много ли в Пенсильвании негров? — спросил Смит.

— Конечно, нет. Несколько, тысяч, а может быть, только сот: лишь домашняя прислуга. Если бы эти квакеры были табачными плантаторами и все их богатство зависело от рабского труда, никакая вера не заставила бы их отпустить рабов на свободу.

— Несомненно. Это было бы противно человеческой природе, — сказал Смит.

Берк улыбнулся и спросил:

— Скажите, Франклин, а у вас никогда не было рабов?

— Нет, — не улыбнувшись в ответ, ответил старик.

Смиту было трудно говорить о письмах Хатчинсона и о громком скандале, с ними связанном. Он сочувствовал Франклину, но человек, обвинявший его и публично назвавший на заседании Тайного совета старого американца вором, генеральный солиситор Уэддерберн был его другом.

Суть дела была такова. Года два назад в руки к Франклину, который был представителем колоний при королевском правительстве, попали письма губернатора Массачусетса Хатчинсона к одному крупному лондонскому чиновнику. Письма ему передал некий член парламента, пожелавший остаться неизвестным. Хатчинсон писал о вопиющей наглости колонистови высказывал мнение, что их надо усмирить, не боясь жестокости.

Франклин переслал письма в Бостон, чтобы руководители движения имели сильное оружие против властей. Без его согласия письма были опубликованы, что вызвало большой политический, скандал. Тори называли Франклина поджигателем и вором.

К этому времени отношения колоний с метрополией были уже очень напряженными. В течение десятка лет Лондон проводил в Америке жесткую линию. Притеснения шли в основном по трем линиям: торговли, налогов и самоуправления колоний. Их демократические традиции и институты подавлялись. Сопротивление американцев было сначала стихийным и разрозненным, но под давлением обстоятельств постепенно развивалось некоторое единство, укреплялось национальное сознание. Произошли первые вооруженные столкновения. В 1773 году состоялось знаменитое «бостонское чаепитие»: возмущенные бостонцы сбросили в море груз чая, принадлежавший Ост-Индской компании, которая недавно получила от короля монопольное право ввоза чая в Америку. Правительство вскоре ответило закрытием бостонского торгового порта.

В такой обстановке собрался в конце января 1774 года в Кокпите Тайный совет: формально говоря, чтобы обсудить петицию массачусетцев об отстранении Хатчинсона, а фактически для суда над Франклином. Лорды считали его одним из главных виновников волнений в колониях. Уэддерберну, молодому адвокату из Шотландии, сделавшему в Лондоне блестящую карьеру, было поручено расправиться с ним.

Берк, который был на заседании, рассказывал ему об этой драматической сцене.

…Франклин, внешне невозмутимо спокойный, с какими-то остекленевшими глазами больше часа молча стоял под градом обвинений и насмешек Уэддерберна и под неприязненными взглядами лордов и чиновников. Он не мог сказать, откуда попали к нему письма, и не считал нужным развлекать врагов своими оправданиями.