Адамант Хенны

– Готовься! – коротко приказал Серый. Невольники подняли луки и копья. Эовин же внезапно оробела – ей впервые в жизни предстояло вступить в бой с теми, кто не сделал ничего плохого ни ей, ни её народу. Убивать этих несчастных – за что? Несмотря на свои неполные пятнадцать, Эовин уже довелось видеть смерть и страдания; и, хотя девочки в роханских степях взрослеют быстро и учатся сражаться наравне с мальчишками, первой выпустить стрелу в наступающих Эовин не могла.

Серый, похоже, понял её колебания.

– Либо убьёшь ты – либо убьют тебя. – Он жёстко взглянул в глаза Эовин. – Выбирай, но только не медли!

Перьерукие воины оказались совсем рядом. Разумеется, никаких перьев на руках у них не оказалось: как говорил Вингетор, перья служили отличительным признаком аристократии. Эовин увидала совершенно обычных людей, худощавых, высокорослых, с вытянутыми длинными лицами, смуглокожих. На голове каждый из них носил плюмаж из перьев.

Свистнула первая стрела, выпущенная кем-то из перьеруких. Тхеремцы поскупились на доспехи, невольников прикрывали только борта повозки; то и дело приходилось кланяться шелестящей смерти. К ногам Эовин на излёте упала стрела – грубое древко, кое-как укреплённое оперение, наконечник из кости… Такими баловались роханские подростки, получив первый в своей жизни доспех из толстой бычьей кожи. «Эх, будь у меня кольчуга!.. Пусть не такая, как у мастера Холбутлы, пусть самая обыкновенная!..»

– Стреляй! – гаркнул Серый. До вражеских рядов оставалось совсем немного. Повозка набрала ход, бешено крутились косы, готовые врубиться в незащищённую плоть.

Остальные невольники дружно отпустили тетивы, торопясь набросить новые стрелы. Промахнуться было невозможно – настолько плотными оказались ряды наступавших. Эовин неуверенно подняла лук… и внезапно обжёгшая левое плечо боль заставила её – от неожиданности – пустить первую стрелу.

Навсегда оставшийся безымянным воин перьеруких схватился за пробитую грудь и рухнул.

Несколько мгновений спустя повозка врезалась в толпу.

Первое, что услышала Эовин, – тупой жуткий хряск. Хряск, через секунду потонувший в истошных предсмертных воплях. Давя, рубя и калеча, повозка прокладывала дорогу через людское море, и борта её сверху донизу мгновенно окрасились алым.

Эовин выпустила лишь одну-единственную стрелу. И замерла от ужаса, не в силах смотреть и не в силах отвернуться. Девушка застыла, глядя, с какой лёгкостью резали человеческую плоть громадные косы, как пронзали перьеруких длинные копья, рубили тяжёлые топоры и пробивали стрелы. Вместо того чтобы расступиться перед чудовищем, воины перьерукого племени бросились на него со всех сторон. Эовин видела их лица – на них не осталось ничего человеческого. Это были даже не звери, нет… словно какая-то Сила выпила до дна у несчастных души, бросив после этого на убой. Они словно бы забыли о том, что жизнь даётся один раз, что побеждать врага надо так, чтобы не погибнуть самому, что умирать без толку проще всего… Они лезли на повозку со всех сторон, словно пытались остановить её голыми руками. Топорики пытались рубить потемневшие от крови серпы – бесполезно, тхеремские железоделы славились по всему Средиземью; сами воины бросались под колеса, тщась уцепиться за торчащие копейные навершия и взобраться наверх – лишь для того, чтобы им раскроили головы длинные топоры воинов Серого.

Сам сотник не притронулся ни к копью, ни к луку. Не обращая внимания на кипящую вокруг жуткую бойню, на взлетавшие брызги крови, он смотрел по сторонам, отдавая команды. Самое опасное – застрять в грудах мёртвых тел, потерять ход и остановиться. Тогда участь всей команды Серого предрешена. Прежде чем иссякнут силы у тех, что толкали повозку вперёд, Серому надо было или выйти из боя, или найти такое место, где они смогли бы продержаться…

Эовин обернулась. Там, на гребне всхолмья, неподвижно стояли конные тысячи Великого Тхерема. Стояли, безучастно наблюдая за бойней. Они могли не беспокоиться – ни один из воинов вражеской армады не прошёл дальше линии боевых повозок. Не потому, что невозможно было проскочить, – а потому, что никто из перьеруких не уклонился от боя.

Склон кончился, возы замедляли ход. Каждый из них напоминал сейчас медведя, со всех сторон облепленного свирепыми псами. Борта походили на шкуру встопорщившегося ежа от множества воткнувшихся дротиков; лезвия вязли в кровавом месиве из мяса и костей.

Спереди и сзади, где не было смертоносных кос, кипела особенно жестокая схватка. Перьерукие выстраивали живые пирамиды, пытаясь вскарабкаться наверх; наконечники копий увязали в насаженных на них трупах. Стальные резаки рассекали пытавшихся грудью остановить повозку, но на место павших вставали всё новые и новые. Это казалось невозможным, но это было именно так. Воз Серого оставлял за собой широкую дорогу, вымощенную мёртвыми телами; наверное, воины иных народов остановились бы, попытавшись справиться с врагом как-то иначе, но – не перьерукие. С непонятным безумством они лезли и лезли на верную смерть.