Адаптация

– Ну как ты, пух? – бодро сказал он, широко улыбаясь и входя в подъезд с корзиной помидоров в руке. Он называл меня, как в школьной юности, когда у меня стали вырастать волосы на ногах, за что он и придумал, что я «пух». – Я вижу, большой уже здесь? – спросил отец про брата. – Давай-ка за помидорами в машину, там еще полно.

– Папа, мама умерла, – сказал я.

– Как умерла? – спросил он.

Я увидел, что отец стал прозрачен, из него – как пар изо рта – вышла сила, и ноги его начали подгибаться. Я подхватил отца под руку. Его вышедшая сила толкнула меня – но мои ноги не подкосились. Его сила обдала меня теплым паром и отлетела. Я почти ни о чем не думал – впервые, может быть, за много лет. Зачем я так с ним разговариваю? Почему по-идиотски поверил в банальность смерти? Это же совсем не банально…

– Как умерла? – снова спросил отец.

– Да все уже… – говорил я, – ничего не сделаешь, так уж случилось, папа, понимаешь, ну что тут?

Уже наверху я подумал, что теперь мать мертвая и отцу не надо за ней одному ухаживать.

Когда отец вошел в квартиру, брат взял его под другую руку. Мы провели его в нашу бывшую детскую, посадили на диван. Он сидел с ослабшими поджатыми ногами, в той же позе, что и мать вчера. Брат дал ему выпить рюмку валерьянки с водой.

– Спасибо, да… – сказал на это отец. Его лицо стало прозрачным и седым. Он даже говорил, как мне казалось, седые слова.

Я подумал, что брат был прав, предложив отцу рюмку разбавленной валерьянки – она ему помогла.

Но все же я не мог сообразить, почему отцу стало так плохо? Я словно попал в какой-то другой мир, сделавший меня глупее и жестче. Ведь все в последние дни шло к тому, что она может умереть. А отец был ошеломлен так, словно мать умерла вдруг, будучи совершенно здоровой.

– Как же так? – повторял отец плачущим голосом, но не плакал – только качал головой. – Я ведь накричал на нее, на мамочку, накричал и уехал. А она умерла. Как же так. А?

Он в последние годы часто называл ее мамой, когда говорил с нами.

Мы с братом сидели рядом с ним на диване. Мои друзья негромко разговаривали на кухне. Там стояла открытая бутылка водки. Андрей не пил, он был за рулем.

– Игорь Олегович, – услышал я голос Андрея, – помочь?

Отец попросил съездить за город – там у нас была дача. В поле возле дачи на берегу реки находилось небольшое деревенское кладбище.

– Алла хотела там лежать, – говорил отец, – ей нравилось это место, река… простор, там простор…

Он ходил по квартире, блеклый и прозрачный, и я вдруг вспомнил, что отец еще не видел мать мертвой.

В этот момент он, словно прочитав мои мысли, виновато сказал:

– Ну, я пойду…

И пошел в спальню.

Я зачем-то тоже пошел за ним.

Отец смотрел на задумчивое мертвое лицо матери и покачивал головой, как бы поясняя: «Ну вот так все, видишь…»

Когда мы с Егором и Андреем въезжали в поселок, совсем стемнело. Остановились возле темного покосившегося дома – его хорошо описал отец. Я постучал. Вышла пожилая женщина. Следом за ней ее муж. Они выслушали меня молча. У них были землистые и светлые в электрическом свете лица. «Аллочка умерла, она так болела, – качала женщина головой. – Да, все сделаем. Позовем людей и выроем. Завтра приезжайте к двум, все будет готово».

Мы поехали дальше – машина раскачивалась и кренилась на неровной земле. Остановились возле оград более богатых домов. Я нажал на кнопку звонка. Ворота открылись, вышел небритый полный мужчина в пиджаке, надетом на майку. Нахмурив черные брови, он смотрел на меня внимательно и вместе с тем так, словно думал о чем-то своем. Это был председатель местного сельсовета, чье разрешение нужно было получить, чтобы похоронить человека на кладбище. «Она почти двадцать лет прожила здесь, это был ее второй дом», – говорил я, хотя меня никто ничего не просил объяснять. Мужчина кивнул и негромко, несколько смущенно и хрипло сказал: да, конечно, хороните, потом подъедете, решим бумажные формальности. Я вспомнил, что забыл дать ему бутылку коньяка, как просил отец, – она осталась в машине. Было неловко специально возвращаться за этой бутылкой, да еще и предупреждать об этом. «Потом…» – думал я.

«Опель» выехал на дорогу, ведущую к нашему дачному дому. Фары осветили шедших нам навстречу людей с маленькими детьми, мужчин и женщин, впереди них медленно шла большая собака – дог. Я помнил этого дога еще щенком, кажется, его звали Лорд.

Я стал легко, словно мне помогали голосовые пружины, говорить, что вот, мать умерла сегодня, и завтра здесь будем ее хоронить. «Алла умерла…» – стало передаваться от глаз к глазам, от рта к рту. Как легкое эхо. Люди смотрели на меня и в себя. Бывает так, что человек смотрит как бы в двух противоположных направлениях. Я тоже смотрел в себя и в них. У этих людей, что стоят сейчас передо мной, умерли или умрут когда-нибудь – может быть, даже завтра – их матери, отцы, родственники. Даже их дети. Но они обращают почему-то именно ко мне свое тихое внимание, будто смерть моей матери важнее других смертей. Стоят и выдыхают в меня свое человеческое тепло.