Адаптация

       Толпа любит ее, безымянную - имя утонуло в приветственном рокоте. Толпе плевать на имена.

       - Зачем ты пришла сюда? - требует признания дрессировщик, и девушка, приникая губами к черному шару микрофона, шепчет:

       - Я хочу быть с вами.

       - Она хочет быть с нами! - визжит он, и уже не бас - фальцет вскрывает череп консервным ножом. Тод отступает, проталкивается сквозь толпу и вязнет.

       - И ты! Ты тоже хочешь быть с нами?

       На сей раз по ступенькам взбирается парень, ему подают руку, втягивают, толкают к краю сцены. Зенки камер берут его на прицел.

       Камерам он нравится. Они вылизывают эти розовые щенячьи щеки, прорисовывают трогательный пушок над верхней губой, и темную родинку на крыле носа. И редкие темные брови. И старый шрам на лбу... и чертову кучу деталей мелких, неважных, но именно за них толпа и любит парня.

       - Как тебя зовут?

       - Глеб! - он говорит достаточно громко, чтобы быть услышанным.

       - Зачем ты пришел сюда, Глеб?

       - Потому что... потому что я хочу правды! Они убили мою сестру! Долбанные дроиды убили мою сестру!

       Крупный план. Тишина, опасная вспышкой безумия. А паренек лезет в карман, вытаскивает мятую бумажку и тычет в камеру.

       - Вот ее фотография!

       Просто кусок бумаги с трещинами на сгибах. Просто картинка. Просто женщина. В мире гибнет великое множество женщин. И это нормально.

       Никто не берется ненавидеть самолеты после авиакатастрофы. Никто не становится идейным врагом автомобилей. Никто не объявляет вне закона само человечество только из-за убийств, совершенных отдельными людьми.

       Только говорить бесполезно. Хорошо, если получится выбраться из этой заварушки живым. И Тод вместе с пятью тысячами человеков разглядывает лицо незнакомой женщины на экране.

       И разрывая затянувшуюся паузу, человек на помосте обнимает девушку и Глеба.

       - Ты потерял. И ты обрел. Теперь она - твоя сестра. И моя тоже. А ты мой брат... Нас немного. Было еще меньше! Но черная сотня стала черной тысячей! А скоро тысяча превратиться в миллион. Так пусть знают! Пусть слышат наши голоса! Меня упрекают: борьба и снова борьба! Но в ней я вижу судьбу всего сущего. Уклониться от борьбы, если только он не хочет быть побежденным, не может никто.

       Теперь его слушали. И тысячи диктофонов писали речь, чтобы распространить по сети вирус слов, казалось бы давно забытых.

       - Сегодня мы бьемся не за нефтяные промыслы, каучук или полезные ископаемые. Сегодня мы бьемся за само существование нашего вида! За жизненное пространство, которое сжимается день ото дня. И отказ от применения с этой целью насилия означает величайшую трусость, расплатой за которую станет деградация вида.

       Ему поднесли воду, но человек не вылил - выплеснул ее на руки, а мокрыми ладонями вытер мокрое же лицо. Теперь он говорил суше, четче, разрывая гусеницы предложений на отдельные слова.

       - И пока я жив, я буду думать о судьбе нашего вида. Я не остановлюсь ни перед чем. Я уничтожу каждого, кто против меня! Кто против вас! Я знаю, вы за мной. И знаю, что если мы победоносно выстоим в борьбе, наше время войдет в историю человечества. Для меня выбор прост. Умереть или уничтожить!

       Толпа молчала. Но в молчании ее не было отрицания. Они мысленно умирали и уничтожали. Чаще второе. Тод заставил себя разжать пальцы и смотреть на сцену.

       - Вспомните, что мы все есть братья! Мы все - сестры. Мы - люди! Мы скованы одной цепью! - он поворачивается спиной к толпе и, став на колени, воздевает руки к знамени. - Цепью общей эволюции! Мы связаны одной целью! Сделать мир таким, каков он был! Почему?

       - Мы - люди!

       - Да! Мы люди. Мы право имеем!

       Грохочет Вагнер. Валькирии, оседлавши звук, несутся над стадионом. Хохочут.

       Позже, в номере гостиницы, та же девчонка, но уже лишившаяся черноты одежд, дарит любовь своим братьям. Их у нее много, и девчонка устает. Ее глаза гаснут, а может просто качество сигнала со скрытых камер отвратительное. Тод смотрит. Пьет теплую минералку. Составляет отчет.

       Правит, убивая лишние эмоции, которых оказывается вдруг как-то слишком много. И снова правит. На последнем проходе девчонка отключилась. Ее прикрыли знаменем, и змеи ДНК легли поверх спины. Красная косынка по-прежнему болталась на шее.

       Красная косынка лежала на мониторе. Ботинки - на системном блоке. Куртка валялась на полу. Тод поставил на нее ноги и пальцами гладил мягкую кожу.

       Стрелки на часах подползали к утру. И сменщик должен был вот-вот явиться. Его уже ждала упаковка пива, которую по-хорошему надо было бы сунуть в холодильник, но вставать было лень.

       И Тод говорил себе про усталость, которой на самом деле не было, и про отчет, и про то, что сменщику пора бы перестать пить, но если сказать об этом, он обидится.

       Он человек. И те, за которыми Тод наблюдает, тоже люди, хотя сменщик и называет их "недолюдками". Сменщик - не ксенофоб и не ксенофил. Ему просто насрать. Вот пиво он любит искренне.

       Отправить отчет Тод не успел: на точке объявился полковник.

       Тод слышал, как поднимается лифт, как раздвигаются, дребезжа, старые дверцы. Как ключ царапает замок, пытаясь втиснуться в узкое отверстие, и как поворачивается.