Адаптация

       Измененные остеобласты стремительно проходили каскады превращений. Кальцинированные пластины облепляли гаверсовы каналы, восстанавливая систему вещества кости. Прорастала новыми сосудами надкостница, подключались к общей системе провода нервных клеток.

       Гайто определял оптимальный вектор изменения мускулатуры.

       Стучало сердце носителя.

       Несло обогащенную кислородом кровь.

       Жаль, что на весь цикл изменений глюкозы не хватит.

       Пластиковый пакет на держателе почти опустел. В противовес ему раздулся, грозя лопнуть, мочевой пузырь. И Глеб, выдернув иглу из вены, согнул руку, для верности пальцем запечатав прокол.

       Эмалированная утка стояла на подоконнике.

       Глеб взял ее, повертел и отставил в сторонку. Не настолько он инвалид, чтоб девчонкам работы добавлять. До туалета как-никак, но доползет. Тем паче, что чувствовал себя почти нормально. Только ноги передвигать тяжеловато было, как будто одеревенели они вдруг.

       - Раз-два, - в полголоса скомандовал себе Глеб. - Левой-правой.

       Ботинки по-стариковски шоркали по полу, давление в мочевом пузыре нарастало, и Глеб понял: не дойдет. До туалета точно, а до окна - возможно.

       Глеб раздвинул марлевые занавески и надавил на подоконник, проверяя крепость. Провернув ручку, он распахнул створки, забрался на подоконник и, перевалившись на ту сторону дома, повернулся лицом к стене. Неудобненько выйдет, если запалит кто. А с другой стороны - лучше так, чем в штаны.

       Излишки жидкости покидали тело, настроение улучшалось.

       Застегивая ремень, Глеб огляделся. Знакомое местечко. Внутренний двор больницы. Бетонная бляшка колодца. Крышка на запорах. Запоры запечатаны. Печати свинцовые, мягкие, и буквы с них почти стерлись. За колодцем - скамейка, только здесь она в зеленый выкрашена. И нет никого, кто сидит и курит.

       А в Омеге на скамейке вечно докторша пряталась, засядет бывало, ногу за ногу закинет, на колено книгу положит и сидит, читает.

       Глеб сел на скамейку. Провел по лаковой пленке краски - гладкая.

       А та, которая в Омеге осталась, надписями покорежена. И Глебова есть, о которой вспоминать сразу и стыдно, и смешно.

       "Юлька - дура".

       Зарядил дождь. По-осеннему занудный и холодный, он покрывал узорами капель и Глебову рубашку, и растреклятую лавочку, и крышку колодца. Полировало дождем стены здания, затирало серостью окна. Лишь марлевые занавески проступали белым маяком.

       Надо бы вернуться.

       Но Глеб сидел. Зачерпнув горсть мокрой земли, мял в руках, думал. Мысли опять были странные. А за ними и голод появился. Он-то и заставил вернуться.

       Заползать в окно было тяжелее. Собственное тело вдруг стало неповоротливым, как у морского слона на суше. Небось, из-за той дряни, что Глебу вкатили вместе с глюкозой.

       Ничего. И это пройдет.

       Жаль, колечка нету, чтобы написать. А лавочка далеко, не то выцарапал бы.

       Содрав шторы, Глеб кое-как вытерся. Затем осмотрелся. Палата как палата. Кровать на колесиках. Тумбочка, в которую упрятаны пустые коробки. Умывальник. Шкаф. В шкафу - два десятка тарелок и пара пакетов со знакомой символикой. И Глеб, надорвав пакет зубами, перевернул. Пил жадно.

       По вкусу, конечно, не молоко и не сок, но тоже вполне себе.

       А до сукина сына штрихованного Глеб еще доберется... и никаких тебе честных поединков. Пуля голову и с концами. Девчонку вот жалко, расстроится, небось.

       Перетерпит. Потом сама поймет, что только так с ними и можно.

       Из палаты Глеб выходил на цыпочках, и дверь придержал, чтобы не хлопнула. В коридоре он остановился и попытался сориентироваться. Больничка типовая.

       Направо пойдешь... налево пойдешь... куда-нибудь да выйдешь. Глеб повел шеей, растягивая деревянные мышцы. Хорошенько его ширанули-то.

       Шел он, опираясь рукой на стену. Двери, попадавшиеся на пути, Глеб открывал, заглядывал и закрывал. Клоны комнат. Занавески из белой марли. Каталки, аккуратно застеленные простынями. Утки на подоконниках. Шкафы. Тумбочки. И никого живого.

       А ведь раненых должно быть много!

       Так куда, черт побери, они подевались? И врач? И медсестры? Да и вообще люди? И Глеб, плюнув на осторожность, крикнул:

       - Эй! Есть тут кто?

       Кто, кто... Хрен в пальто. Тишина заставила продолжить путь. Коридор закончился широкой дверью, ручки с которой были сняты. Но от толчка створки раскрылись, пропуская Глеба во второе крыло.

       - Эй...

       Договорить он не успел. Из тени вынырнула огромных размеров бабища в зеленом халате. Смерив Глеба внимательным взглядом, она указала на дверь. И Глеб подчинился.

       Странные они здесь. Или в Альфу отбирали исключительно шизиков?

       До двери он дошел, открыл пинком и остановился на пороге. Градус безумия стремительно нарастал. Комната была похожа на предыдущие за одним исключением: на полу ее возвышалась гора трупов. Из-под грязной медвежьей туши вытекала лужа крови, в которой тонули мелкие тела ласок. Из разодранного рысиного брюха выкатывались клубки кишок, содержимое которых слоем слизи покрывало белые вороньи перья. Слабо трепыхался нетопырь с раздробленным крылом, полз по розовой женской ноге, торчавшей из кучи.