Адаптация совести

— Договорились, — согласилась Ирина, — я буду ждать. До свидания.

— До свидания.

Вениамин положил трубку. Почему он не способен просто полюбить такую женщину? Поехать к ней, встречаться, сделать предложение, жить, как остальные люди? Он сжал зубы. Жить как остальные у него не получится. Нужно сидеть на проклятых таблетках без всякой гарантии нормальных отношений с женщиной. Она не станет долго терпеть. Даже когда он был моложе, Катя вырастила ему большие рога. А Ирина попросту его бросит. Может быть, не сразу. Сначала у него не получится один раз, потом второй, третий… А потом это ей надоест, как бы хорошо она к нему ни относилась. И она уйдет. Или еще хуже — начнет изменять. Он все равно ничего не сможет делать, пока не почувствует под рукой ее горло, пока не услышит этот предсмертный хрип, не увидит ужаса в ее глазах… Но подобное возможно только один раз. Если женщина поймет, что он с ней только играет, то во второй раз она не сможет натурально притвориться. Ужас и страх исчезнут, останется лишь глупая игра, которая вызовет у него отвращение. А убить два раза невозможно.

Он купил в аптеке нашатырный спирт; хлороформ, вата и бинты все из того же павловского схрона у него уже были. В Витебск он возвращался через полтора часа в подавленном настроении. Все равно ничего хорошего не получится. Сначала Ирина, потом Алена, потом некая полузнакомая из Омска, карту которого он изучал… Хорошо, что сейчас карты любых городов есть в Интернете и он может спокойно прорабатывать свои путешествия, совершая их сначала в виртуальном мире.

Потом он рискнет и поедет к Алене, даже понимая, как опасно появляться в Москве. Но что делать… На него постоянно давит это проклятое чувство неудовлетворенности. Он понимает, что совершает ужасные злодеяния, но оправдывает себя тем, что иначе просто не может существовать. Если бы он мог придумать нечто иное, если бы его могли вылечить от этой зависимости… Он уже чувствовал свои пальцы на горле Ирины, ее бьющееся в предсмертном ужасе голое тело. И от этого чувствовал себя еще более мерзко, чем раньше.

Когда Баратов понял, что его могут арестовать, он даже не сделал попытки сбежать, решив подождать, чем все это закончится. Он часто спрашивал себя, почему вернулся в Пермь, понимая, что его уже ищут. Почему, когда ему позвонил капитан Лебедев, участковый их района, и спросил какая у него группа крови, он соврал — и все-таки вернулся обратно в свой город, уже наверняка зная, что его арестуют? Может, он подсознательно хотел этого ареста как своеобразной защиты от того темного ужаса, который все больше и больше захватывал его душу и разум? Может, он хотел, чтобы они его остановили вот таким образом? И только попав в тюрьму, он понял, как ошибался. Они были примитивные, злые, непонимающие люди, которые не могли и не хотели вникнуть в суть его трагедии. Кажется, только Дронго способен его понять. Но при этом он не скрывал своего неприятия, своего отвращения к преступлениям Баратова. Что же, это естественно…

Через несколько дней он поедет в Волгоград, чтобы увидеть Ирину и сделать то, что ему не хочется делать. Против чего протестует его разум — но что ему очень хочется сделать, так как его тело требует именно этого. Баратов ненавидел себя за подобное раздвоение личности, осознавая, что уже не может остановиться. И поэтому начинал ненавидеть весь мир, который оказался таким немилосердным по отношению к нему.

Глава 16

@Bukv = Дронго смотрел на то, что лежало перед ним. Затем тихо, словно опасаясь, что его кто-то услышит, позвал профессора Гуртуева. Казбек Измайлович быстро подошел и посмотрел на небольшой помятый блокнот, прочитал имена на первом листке блокнота, затем ошеломленно взглянул на Дронго.

— Этого не может быть, — сказал он нетвердым голосом, — этого просто не может быть.

— Помните, у Юлиана Семенова сбежавшая Кэт рассказывает Штирлицу о том, каким чудом она спаслась, и тот решает — либо это провокация Мюллера, либо тот самый чудесный случай, который известен каждому разведчику? — спросил Дронго. — У нас, кажется, тот самый чудесный случай. Виктор Андреевич, пожалуйста, идите сюда.

Резунов тоже без слов понял, что это значит.

— Неужели Баратов мог оставить такое признание своей вины? — спросил полковник. — Мне трудно в это поверить.

— Возможно, это провокация, — предположил Гуртуев. — В общении с таким типом, как Баратов, могут быть любые неожиданности.

Дронго смотрел на блокнот. Только имена. Но этот список, написанный рукой Баратова, был подлинным свидетельством его вины. Имена погибших женщин в Кургане, Уфе, Челябинске. И еще два имени и фамилии. Неизвестная им Ирина Торопова и Алена Кобец, с которой Баратов познакомился в Москве. Дронго взглянул на Резунова.

— Это Алена, которая к вам приходила, — пояснил он полковнику.

— Я догадался, — кивнул тот. — А предпоследняя фамилия? Кто это? В нашем списке ее не было.