Адаптация

Вместе с Антоном мы спустились в метро. Я долго жал ему руку, наконец он сел в вагон и уехал. Я стоял на перроне, смотрел на входящих и выходящих из вагонов людей. Смотрел, как они с безличными лицами усаживаются на сиденья, смотрят сквозь меня, как отъезжают. Что-то было завораживающее в звуках приближающегося поезда. В открытии и закрытии дверей, в этой меняющейся толпе людей. Сотни судеб и лиц втекали и вытекали через стеклянные двери. Поезд набирал ход, стирал скоростью свое изображение и исчезал. Это действительно было похоже на жизнь. Куда они едут, зачем входят в метро? Одинокие, забывающие в бессмысленном потоке о своем одиночестве. Забывающие любить. Там, наверху, в машинах, запрудивших асфальтовые улицы, жизнь была более упорядоченной, но и закрытой, тесной. Один, два, три четыре человека закрыты в автомобиле, как в танке, отделены от мельтешащего за окнами мира. Стоят или медленно ползут куда-то в толпе таких же танкеток.

Мне казалось, что сейчас я ощущаю обе эти жизни – ту, что наверху, и эту, внизу. Я вытащил из кармана и полистал журнал, взятый из «Бункера». На одной из страниц было черно-белое фото девушки, очень похожей на Лизу. Снимок был сделан в актовом зале то ли школы, то ли института советского времени. И подпись: «Ярославские выпускники пединститута готовятся…» Я не стал дальше читать. Я поймал себя на мысли, что вглядываюсь в эту текущую массу людей, чтобы увидеть Лизу. И сразу же ощутил, как чудовищно тяжело будет отыскать ее здесь – даже если она действительно сейчас проезжает мимо в одном из вагонов метро. Я положил журнал на мраморный выступ в вестибюле станции и пошел к выходу. Мне вдруг расхотелось разгадывать какие-то там загадки со следами в будущем или в прошедшем. Если что-то тебя взволновало, поразило, зачем это усложнять? А ее, наверное – ничего не поразило. Игру, в любой ее форме, я сейчас ненавидел. Не хочешь встречаться со мной, не надо. Твои следы, Элизабет, остались внизу, в мавзолее метро.

Я поднялся на эскалаторе на улицу и вернулся к «Бункеру». Зачем?

На входе меня вновь пропустили сквозь арку металлоискателя и обыскали рюкзак.

Подойдя к официантке, обслуживавшей меня час назад, я почти спросил у нее, не знает ли она девушку, которая сидела за этим столом с этим журналом, который остался навсегда в метро? Официантка пристально смотрела на меня, будто ожидая вопроса. Но я ничего не сказал. Сел молча за стол. Заказывать ничего не хотелось. Опять немного, совсем чуть-чуть захотелось умереть. Скажем, хотя бы на месяц или год – только чтобы на это время исчезнуть из жизни совсем. А потом… очнуться. И посмотреть, что ты потерял. Все-таки жить иногда хочется. Знать бы хоть что-то, ради чего тебе хочется жить. «Дурак, ты не умрешь никогда», – словно закадровый голос в кино, глухо сказал кто-то во мне, – я даже вздрогнул. Боковым зрением увидел, что слева ко мне подошла и остановилась официантка.

– Знаете что, – сказала она с холодной усмешкой.

Я поднял голову. Официантка полезла в карман передника, вытащила листок бумаги и протянула мне.

– Она просила не отдавать вам, если вы про нее не спросите. Но я подумала, что вы не спросите. И решила отдать так.

– Спасибо.

Она ушла. Я развернул записку. На ней четким почерком синей шариковой ручкой было написано:

«Привет! Ну вот, ты все-таки вступил в мое будущее. Боюсь, при взаимных чудовищных усилиях это будущее может оказаться чудовищно прекрасным. Поэтому у нас мало времени. На самом деле его вообще нет».

Дальше следовал адрес.

Колыбель для взрослых

Это было общежитие гуманитарного университета, как явствовало из таблички над входом. В холле – турникет и охранник в камуфляжной форме. С тех пор, как в России стали взрывать бомбы, во всех образовательных учреждениях появилась эта военизированная охрана. Я показал паспорт, охранник списал мои данные. Поднялся на лифте на шестой этаж. Постучал в дверь под номером 627, никто не ответил. Постоял возле двери в коридоре. Подождать? Или у кого-то спросить? Мимо прошла коротко стриженная девушка в обрезанных по колено джинсах, она несла в руках кастрюлю с супом. Нырнула в арку справа, по-видимому – кухня. Вышла через полминуты уже без кастрюли, вновь прошла мимо, окинув меня пустым взглядом из-под очков. Появились двое парней лет двадцати, один, похоже, был сильно пьян и едва держался на ногах, второй его поддерживал под мышки. Тот, что покачивался, мутно поглядел на меня и с легким усилием спросил:

– Ты кто?

– Цицерон, – сказал я.

– Где моя водка, Цицерон?

– Понятия не имею.

Спрашивающий понурил голову, второй парень дернул его и увел.

Я решил оставить записку в двери комнаты. Пошарил по карманам: ни блокнота, ни ручки. Вновь постучал в дверь: может, спит?

Дверь подалась вперед, и я понял, что она была все это время не заперта.