Адель

Он никогда не рылся в вещах жены. Адель рассказывала ему, что, когда она была подростком, Симона имела обыкновение вскрывать ее почту и читать письма от ухажеров. Пока дочь была на занятиях, мать рылась в ящиках ее стола, а однажды нашла под матрасом дурацкий личный дневник, который вела Адель. Она взломала замок кончиком ножа и вечером за ужином прочитала дневник вслух. Ржала как лошадь. Рыдала в три ручья от безумного хохота. «Ну разве не смешно? Скажи, Кадер, ведь правда смешно?» Кадер ничего не сказал. Но и не смеялся.

Для Ришара этот эпизод отчасти объяснял характер Адель. Ее стремление все убирать, навязчивую страсть к замкам. Ее паранойю. Он говорил себе, что именно поэтому она спит, прислонив сумку к кровати со своей стороны и упрятав под подушку черную записную книжку.

Он посмотрел на телефон. На фотографии Люсьена появилось уведомление о новом сообщении. Замигал желтый конвертик. Ришар поднял руку с телефоном, уворачиваясь от Люсьена, который хотел схватить игрушку.

– Хочу телефон! – вопил Люсьен. – Хочу алло!

Ришар прочел сообщение. И следующие тоже. Вернулся в контакты. Прокрутил ошеломляющий список мужских имен.

Адель скоро придет. Вот все, о чем он думал. Она вот-вот вернется, и он не хотел, чтобы она знала.

– Люсьен, где ты нашел телефон?

– Где?

– Где, сынок, где был телефон?

– Где? – повторил мальчик.

Ришар схватил его за плечи, встряхнул и закричал:

– Где он был, Лулу? Где был этот телефон?

Мальчик ошеломленно посмотрел на отца, скривил рот и, низко опустив голову, указал пухлым пальчиком на диван:

– Там. Под.

– Под диваном?

Люсьен кивнул. Ришар оперся на руки и рухнул на пол. Гипс стукнул по паркету. Он лег, повернул голову и увидел под диваном несколько конвертов, розовую кожаную перчатку и оранжевую коробочку.

Брошь.

Схватив костыль, он подтянул украшение к себе. Его бросило в пот. Было больно.

– Люсьен, иди сюда, давай поиграем. Видишь, папа на полу, давай играть в грузовик. Хочешь? Поиграешь со мной?

* * *

Он спал рядом с ней. Смотрел, как она ест. Слушал шум воды, когда она принимала душ. Звонил ей на работу. Делал замечания насчет ее одежды или запаха. Каждый вечер спрашивал подчеркнуто противным голосом: «С кем ты встречалась? Где была? Что-то ты поздно». Отказался подождать со сбором вещей до выходных, зная, что ее это сводит с ума. Что изо дня в день она боится, как бы он, несмотря на все ее предосторожности, не наткнулся на доказательство, улику, оплошность. Он подписал предварительный договор на покупку дома, и Адель завизировала документы. Нанял грузчиков и внес задаток. Записал Люсьена в новый садик.

Он ничего не говорил о своем открытии.

Заходил в спальню, когда она одевалась, и замечал царапины у основания ее шеи. Синяк в форме большого пальца чуть повыше локтя, как будто кто-то держал ее слишком долго. Он стоял в проеме двери, бледный, сжимая костыль. Смотрел, как она прячется за большим серым полотенцем и торопливо натягивает трусы, как девочка.

Ночью, лежа рядом с ней, он думал о компромиссах. О сделках. О соглашении своих родителей, о котором никто никогда не говорил, но все знали. Об Анри, который снимал в городе квартирку и каждую пятницу во второй половине дня встречался там с тридцатилетней женщиной. Одиль об этом узнала. Они объяснялись на кухне. Это было откровенное, почти трогательное объяснение, Ришар слышал его обрывки из своей детской комнаты. Они заключили сделку – ради счастья детей, ради сохранения лица. Анри в конце концов покинул свое холостяцкое убежище, и Одиль, торжествующая и достойная, приняла его обратно в лоно семьи.

Ришар ничего не говорил. Ему некому было довериться. Не нашлось никого, пред кем он решился бы предстать рогоносцем, доверчивым мужем. Он не хотел слушать ничьих советов. И прежде всего не хотел внушать жалость.

Адель разорвала мир на куски. Она подпилила ножки мебели, исцарапала зеркала. Она испортила вкус вещей. Воспоминания, обещания – все это ничего не стоило. Вся их жизнь была пустой оболочкой. Он чувствовал к самому себе глубокое отвращение – даже большее, чем к ней. Теперь он видел все в новом свете, безрадостном и грязном. Если ничего не говорить, то, может, все как-нибудь и удержится. В конце концов, так ли важен фундамент, ради которого он пролил столько пота? Так ли важны прочность жизни, святая откровенность и омерзительная ясность? Может, если промолчать, оно как-нибудь устоит. Наверное, достаточно будет закрыть глаза. И уснуть.

Но наступила среда, и ему не сиделось на месте. В пять часов вечера пришло сообщение от Адель. Она писала, что номер все еще не подписан в печать, и она задержится допоздна. Не раздумывая, он написал ей: «Возвращайся. Мне очень плохо. Ты мне нужна». Она не ответила.

В семь часов она открыла дверь. Глаза у нее были красными, она избегала смотреть на Ришара и раздраженно спросила:

– Что случилось? Тебе очень больно?

– Да.

– Ты ведь принял лекарства? Чем еще я могу помочь?

– Ничем. Больше ничем. Я просто хотел, чтобы ты была дома. Не хотелось оставаться одному.