Adelante, Гончар, adelante

– Давай, Гончар, начистоту! Ты – молодец, не потому что ты учишься, а даже потому, что хочешь чего-то. Я, положим, тоже чего-то хочу! А вроде как поздно…

– Тебе двадцать лет! – напомнил ему Глеб.

– Время упущено…

– Да ты чо! – от удивления Глеб даже выронил забытое словечко.

– А… – махнул рукой Саня. – Я, кстати, твою тут видел! С дочкой…

Глеб думал, что эта женщина уже не может его потревожить. Взволновать! Однако даже одно упоминание ее Саней вдруг обожгло его воспоминаниями.

Твоя? Моя? Своя? Та, которую видел Саня… Звали ее Алла. Имя кончалось и начиналось на первую букву алфавита. Имя можно было читать задом наперед… Ладное имя. И холодное одновременно. Как синий цвет. Без всяких «ю» и «я».

Как она вся…

Когда Глебу было шестнадцать, ей – двадцать один. И у нее была дочь, которой в то время было четыре. У Аллы никогда не было мужа, но она, по ее собственным словам, «к двадцати годам повидала немалое количество мужиков». В произнесенном ею варианте слово «мужики» было заменено на соответствующий мужику половой признак. И странное дело – она приводила этот аргумент как несомненный плюс. Хотя, по правде сказать, определенная часть мужчин действительно так считает. Не в этом дело. Дело в том, что «немалое количество повидав», она таки захотела присовокупить к этому количеству Глеба. Семнадцатилетнему подростку это льстило.

Искусав его в лакомых местах, наигравшись с его здоровьем и готовностью к подвигам на ниве любви, она выбросила его, как капризная собачонка, нашедшая другую забаву.

Втихаря Глеб плакал. В уме – стрелялся и вешался десятки раз. Спасло его только то, что он где-то слышал, будто у висельников непременно расслабляется кишечник и изо рта вываливается язык, и невозможность застрелиться из швабры или удочки.

Вторая в жизни мимолетная связь вывела его из состояния внутреннего апокалипсиса. Взросление продолжалось. Но даже и сейчас, по прошествии лет, при воспоминании об Алле у Глеба сжималось где-то под сердцем. И ощущения эти были сродни тревоги. С Аллой тревога преследовала его всегда и повсюду. Может быть, с женщинами и нужно начинать именно так, чтобы потом уже ничего не бояться.

Он боялся ее подруг и всех мужчин, с которыми он мог ее видеть. Вплоть до пожилого директора магазина, где она продавала сладости и сахарный песок.

Один раз он встретился с отцом ее дочки. Крупный и животастый, тот был раза в два старше самого Глеба. Звали его Костя.

Он произвел на Глеба огромное впечатление. Если не маленький, но вполне себе средних размеров Глеб рядом с Аллой смотрелся гармонично, то массивный Костя в красной футболке выглядел именно как защитник. Хрупкая Алла уравновешивала собой разгул мышц и кипение тестостерона. К тому же Костя был лыс и при этом загорел. Как он, зачиная дитя, не повредил хрупкие Аллины косточки?

Костя сказал: «Ого!» – и рука Глеба чуть ли не по локоть провалилась в рукопожатие.

Несколько раз он назвал Аллу Алкой! Она отвечала сварливо и капризно. В капризных нотках Глебу почудилось кокетство.

Когда Костя ушел, забрав с собой дочь, за которой и приходил, Глеб стал задавать глупые вопросы. Ему казалось, что, если Алла на них ответит, он расстанется со страхами. Оказалось наоборот! Чего стоит только один ответ Аллы на вопрос о постели.

– Костик? Да ураган… – она не закончила, а Глеб побоялся спрашивать.

Глеб не мог вспомнить случая, когда ему казалось, будто у них с Аллой все хорошо.

Глеб никогда не спорил о любви. Даже в винных разговорах с Корнеевым он избегал этого термина.

Он вспоминал себя семнадцатилетнего. Когда Алла говорила ему что-то, у него отключалось сознание. Когда он видел смуглую полосочку ее тела между джинсами и футболкой – у него тоже отключалось сознание. Он сходил с ума… Но почему тогда он не смог даже просто симпатизировать ее дочери? Части ее самой?

Как-то в ванной комнате ему на глаза попалась описанная четырехлетним ребенком простыня, которую Алла впопыхах забыла застирать. Простыня к тому же имела запах. В тот день Глеб уговаривал себя прикоснуться к чашке чая, налитой Аллой. Везде, по всей крохотной квартирке ему чудился детский запах, хотя Глеб и осознавал, что источник запаха у него в голове.

Так было.

И было уже не важно то, как это называется.

Осталось волнение, которое скорее всего исчезнет, если Глеб увидит Аллу и заговорит с ней. Волнение исчезнет – останется скука.

– Как она? – равнодушно спросил Глеб. – Ты подошел?

– Она, по ходу, тоже бухает, Гончар, – признался Скрипкин.

– Это с чего ты взял? – спросил он, думая о том, что так и должно было быть. «Немалое количество мужиков» почему-то не приносят счастья.

– Вид у нее какой-то… Ну хрен знает… Свалявшийся, что ли… Ну и пиво брала. Я не стал подходить. Неудобно стало.

– Ну да, – коротко подтвердил Глеб, а сам подумал, что несвойственное ему злорадство неожиданно показало себя в необычном месте.

Не то чтобы Глебу хотелось ее неудач. Тем более – разбитой алкоголем жизни. Хотелось какой-то маленькой, но запоминающейся мести. За то, что она считала себя самой-самой… И за то, что для Глеба ею была.