Аденауэр. Отец новой Германии

Вполне вероятно, кстати, что подлинным адресатом ноты было руководство ГДР. Как отмечается в современной российской историографии, эта «правящая элита (или по меньшей мере часть ее) быстро научилась использовать события в Западной Германии для мягких, но настойчивых требований уступок с советской стороны, которая в условиях открытой границы в значительной мере была лишена возможности применить для наведения дисциплины традиционные методы кровавых массовых чисток». Напомнить лидерам СЕПГ ГДР о том, что, если они будут упорствовать в своих требованиях большего суверенитета, то СССР сможет договориться с Западом через их голову и они окажутся простой провинцией ФРГ без всякого суверенитета вообще — в этом, возможно, и был главный смысл посылки ноты и продолжения переписки с Западом.

Сталин, конечно же, понимал, что Запад не примет условий, изложенных в ноте от 10 марта. Он достаточно ясно заявил это вызванным в Москву лидерам ГДР после того, как убедился в их полной покорности, конечно. На встрече с ними в Кремле 7 апреля 1952 года, за два дня до посылки второй ноты, он заявил: «Какое бы предложение мы ни вносили, западные державы не согласятся с ним и все равно не уйдут из Западной Германии. Думать, что выйдет компромисс или что американцы примут проект мирного договора, значило бы ошибаться. Американцам нужна армия в Западной Европе, чтобы держать в руках Западную Европу… Американцы вовлекут Западную Германию в Атлантический пакт. Они создадут западногерманские войска. Аденауэр сидит в кармане у американцев… Демаркационную линию между Западной и Восточной Германией надо рассматривать как границу, и не как простую границу, а как опасную границу. Нужно усилить охрану этой границы». Сталин еще усилил этот тезис в беседе с Чжоу Эньлаем 19 сентября того же года, заявив: «Видимо, американцы не пойдут на объединение Германии. Они грабили Германию; если западные и восточные немцы объединятся, то Германию грабить уже будет нельзя. Поэтому американцы не хотят объединения Германии».

Разумеется, вопрос о мотивах и расчетах Сталина в связи с нотой от 10 марта 1952 года остается спорным; здесь имеются различные интерпретации и их варианты. Одно ясно: ноте не суждено было оказать долговременного влияния на политику Запада. Окончательно покончив с этим дипломатическим эпизодом, западные державы вернулись к тому, на чем их остановило сталинское «нотное наступление», — к одностороннему урегулированию своих отношений с ФРГ. 26 мая в Бонне состоялось подписание «Общего договора». На следующий день в Париже был подписан договор о ЕОС. Для Западной Германии открылась перспектива окончания оккупации, обретения суверенитета и безопасности под «зонтиком» ЕОС, а фактически — Соединенных Штатов. Первый этап канцлерства Аденауэра завершился почти что на триумфальной ноте. Теперь на повестке дня было строительство структур ЕОУС и ЕОС и продвижение к политическому объединению Европы.

ГЛАВА 6. ДОМА И НА РАБОЧЕМ МЕСТЕ

«Поговорите об этом с господином Глобке»[35]

Айвон Киркнатрик, британский Верховный комиссар в Германии, сменивший генерала Робертсона, оставил нам интересную характеристику Аденауэра: «Он всегда рационален. Ведет спор, апеллируя к здравому смыслу, спокойно, норой с юмором, вникая в аргументы собеседника. Сидит за столом всегда прямо, неподвижно, как монумент. Фразы слетают с его губ четкими, законченными, твердыми; в его манерах чувствуется какая-то неторопливая бесстрастность — как у китайцев». В этих словах — безусловное признание выдающихся качеств нашего героя как переговорщика. Однако в период подготовки Боннского и Парижского договоров он зарекомендовал себя и как выдающийся политик. Он еще не достиг формата европейского лидера, но никто уже не мог назвать его, как когда-то, простым прислужником оккупантов. Более того, проводившийся им политический курс нашел широкое признание и одобрение по крайней мере со стороны тех, кто разделял основные ценности западного союза. «Ваш отец — великий демократ», — заметил один американский журналист в разговоре с сыном Аденауэра Георгом.

Интересна реакция Георга на это суждение. «Да, безусловно, — бросил он не без некоторой иронии, — но когда он приходит домой, то демократ остается за порогом». Иного и трудно было ожидать: само воспитание и жизненный путь Конрада Аденауэра исключали возможность того, чтобы он рассматривал семью как микрокосм демократии, где могут и должны иметь место споры и разногласия. Его учили — и научили — той аксиоме, что если допустить в семейном кругу что-либо подобное, это будет означать подрыв авторитета главы семьи и приведет к анархии. Это была непререкаемая истина во времена вильгельмовского рейха, и он не видел никаких причин для ее ревизии. Более того, с годами эти патриархальные взгляды у него лишь усиливались. Как политик он мог приспосабливаться к новому и даже изобретать новые, порой радикальные подходы к возникшим проблемам, но как семьянин он был неисправимо консервативен.