Аденауэр. Отец новой Германии

Серьезных переговоров во время визита не предусматривалось, он носил скорее церемониальный характер. Естественно, имел место обмен мнениями но актуальным вопросам, порой он даже затягивался, но никаких новых инициатив с американской стороны не выдвигалось, все свелось к светским любезностям. Президент Эйзенхауэр заверил гостя в том, что он находится «среди друзей, которые принимают близко к сердцу проблемы свободной Германии». Состоялся торжественный акт присуждения Аденауэру ученой степени доктора права Джорджтаунского университета, все было, по словам самого новоиспеченного доктора, «очень впечатляюще».

8 апреля высокопоставленный визитер выступил с речью в Национальном клубе печати. К тому времени он уже изрядно подустал, а будучи усталым, имел обыкновение говорить до бесконечности. Аудиторию его двухчасовая лекция, произнесенная на немецком, едва-едва не усыпила: так долго в Вашингтоне, да еще и на непонятном языке, никто и никогда не выступал. В конце речи раздались аплодисменты: очевидно, журналисты так выражали свою радость но поводу окончания их мучений; для Аденауэра это было признаком того, что его слушали «внимательно».

Между тем речь действительно заслуживала внимания, особенно тот ее фрагмент, где оратор коснулся будущего Европы. «Каждая историческая эпоха, — заявил он, в частности, — имеет свои, свойственные ей задачи. В Европе все рациональные соображения говорят в пользу объединительного движения, конечной целью которого будут — когда-нибудь в будущем — Соединенные Штаты Европы». Как видно, идеи де Гаспери упали на подготовленную почву. Никто из вашингтонских комментаторов не откликнулся на эти слова, видимо, они их проспали. Но в европейских официальных кругах эти высказывания бундесканцлера наверняка взяли на заметку.

В плане церемониала самым трогательным событием было посещение американского военного кладбища в Арлингтоне. Аденауэра приветствовал армейский генерал, вдвоем они прошли вдоль рядов могил, сопровождаемые эскортом — трое офицеров, один из них, посередине, — с древком государственного флага Германии в руках. В честь почетного гостя был дан салют — двадцать один залп. Был возложен венок в память павших воинов обеих наций; Аденауэр, как это и положено, аккуратно расправил черно-красно-золотую ленту на венке и склонил голову в благоговейном молчании. Оркестр морской пехоты сыграл вначале «Звездно-полосатое знамя», а затем еще недавно находившуюся под запретом «Песню немцев». Присутствующие немцы прослезились. «Какой же долгий и трудный путь прошли мы от тотальной катастрофы 1945 года до этого момента в апреле 1953-го, когда в национальной усыпальнице Соединенных Штатов прозвучал немецкий национальный гимн!» — напишет Аденауэр позднее в своих мемуарах. Что же, патетика в данном случае уместна.

Разумеется, аденауэровская команда позаботилась о том, чтобы визит получил должное освещение в немецкой прессе. Осенью предстояли выборы, и описание того, как Аденауэра принимали в США, былокозырной картой в избирательной кампании. В конце апреля Боннский и Парижский договоры были наконец ратифицированы и бундесратом. С избирательной реформой, правда, пока так ничего и не получалось, но в остальном все, с точки зрения Аденауэра, шло как нельзя лучше.

Все чуть-чуть не испортил Черчилль. Вообразив себе, что со смертью Сталина открылись новые перспективы на установление прочного мира, он выступил с инициативой безотлагательного созыва совещания трех держав — Соединенных Штатов, Великобритании и Советского Союза на высшем уровне.

Его речь в палате общин 11 мая, где он изложил эту идею, изобиловала возвышенной риторикой, рискованными историческими параллелями и некоторыми явными ляпами. Готовя ее текст, он проигнорировал советы высших чиновников Форин офис, таких, как Пирсон Диксон, Уильям Стрэнг и Фрэнк Робертс, оставил без внимания возражения американцев и даже не позаботился заранее проинформировать французов, которые и без того восприняли свое исключение из круга участников предполагавшегося саммита как глубокое оскорбление. Впрочем, о предстоящем демарше премьера не знал даже его министр иностранных дел Антони Иден, который в это время лежал в больнице по поводу удаления камней из желчного пузыря.

Разумеется, Черчилль в своей речи постарался уверить западных немцев, что их не собираются бросить на произвол судьбы и что они «не перестанут быть хозяевами своих судеб в рамках тех соглашений, которые мы и другие страны НАТО заключили с ними». Тем не менее глубинный смысл идеи Черчилля был ясен: он выступал, как это сформулировал Пирсон Диксон, за «объединенную и нейтрализованную Германию», и ему было глубоко наплевать на французов, на западногерманские выборы, на проблему ратификации договора о ЕОС и не в последнюю очередь на мнение своих собственных экспертов.