В развалинах, рядом со стадионом мерно ухала артиллерия, каждый выстрел отдавался таким неприятным толчком под ложечку и звоном в ушах. Там находилась артиллерия — самоходки-шестидюймовки с управляемыми снарядами и этим утром доставили крупнокалиберные самоходные минометы. Одна мина калибра 240 миллиметров обрушала целый подъезд, с первого этажа до последнего. Там же, на верхнем этаже остова двадцатипятиэтажной высотки развернули свою аппаратуру связисты — «заказы» они получали от групп спецназа в городе, с каждой группой была нужна нормальная связь, кроме того, оттуда наблюдали и давали оценку эффективности огня. Стреляли только управляемыми минами и снарядами.
Сам стадион был переоборудован под вертодром, поэтому было сложно дышать — поднимаемая вертолетными винтами пыль и гарь висела в воздухе мутной пеленой, лезла в нос, заставляла кашлять и отхаркиваться. Вертолетный мост был уже налажен изрядно — каждые пятнадцать минут садилась «корова», Сикорский-89, так этот тяжелый неуклюжий с виду вертолет прозвали в армии. Доставляли боеприпасы, снаряжение, медикаменты, пополнения. Вывозили раненых и мирняк — эвакуацией почему-то занимался в основном флот, как то получилось, что эту обязанность возложили на него. В самом министерстве и на стадионе не протолкнуться от народа — офицеры, казаки, жандармы, штабных почти нет — все усталые, в пыли, в грязи, с оружием. Едко пахнет смесью пота, гуталина, пороховых газов, сгоревшей взрывчатки, оружейной смазки, разлагающихся трупов, горящего мяса — от этого запаха некуда деваться, да и привыкли все уже к нему. В здании министерства — ни одного целого кабинета, ни одного не выбитого окна — запустили несколько «дырчиков»,
Со стороны обширного двора министерства с периодичностью раз в полчаса гремели залпы, оттуда же поднимался к небу чадный столб дыма — там расстреливали и вешали. Поскольку, на территории было введено военное положение, с выявленными боевиками не церемонились — военный трибунал, десять-пятнадцать минут на слушанье дела и немедленное приведение приговора в исполнение. Тела расстрелянных жгли там же, обливая бензином. Если просто участвовал в мятеже с оружием в руках, входя в состав террористической группировки — расстрел, если выявляли палачей, в отношении которых доказывались зверства в отношении мирняка — тех вешали и не сжигали — отвозили за город, чтобы закопать тела на скотомогильнике, вместе со свиньями. Прощать такое было нельзя, если простишь — повторится.
Наша маленькая колонна, состоявшая из одного БМПП и трех БТП
— Что за… — уставший капитан в выражениях не стеснялся…
Машины не двигались с местах, судя по всему мы там с кем то столкнулись.
— Пойду гляну… — капитан дернул за ручку, толкнул от себя тяжелый люк, ведущий в десантный отсек. Следом за ним, сам не знаю почему, полез и я…
Первое что я услышал — это мат. Причем необычный мат — всякие такие «клюзы» и «ворвань» с "медузами е. ными" — там может материться не каждый. Так может материться только свой, родной в доску, моряк. А еще я начал припоминать голос…
У самого КП наша головная машина «поцеловала» выезжающий МДТ
— Господин штабс-капитан! — крикнул я, расплываясь в улыбке, наконец-то я встретил в этой мясорубке, причем совершенно случайно встретил, своих, причем таких своих, какие и в огонь и в воду.
Только что упражнявшийся в красноречии офицер в черном обмундировании морской пехоты без погон и знаков различия, с небрежно закинутым за плечо автоматом с глушителем и странного вида прицелом, поднял голову, всмотрелся в меня — и тоже узнал…
— Никак лейтенант Воронцов, собственной персоной. Что изволите делать среди сапогов, господин лейтенант по адмиралтейству?
Слова "лейтенант по адмиралтейству" штабс-капитан Изварин выделил особой, ехидной и язвительной интонацией…
Картинки из прошлого. 16 июня 1993 года. Афганистан
Колонна втягивалась в караван-сарай…