Адюльтер

Марианна – или мадам Кёниг, как она представилась – в свою очередь притворяется, что мои слова ей интересны. Должно быть, она знает гораздо больше того, что показывает. Неужели Якоб рассказал ей и про наше свидание в парке Дез-О-Вив? Надо ли мне упомянуть об этом?

Меж тем Якоб уже отвечает на вопросы телеведущей, но Марианна вроде бы не прислушивается: впрочем, она наверняка знает их наизусть. Можно не сомневаться, что это она выбрала для него голубую рубашку и пепельно-серый галстук и безупречно сшитый фланелевый пиджак и часы – не безумно дорогие, чтобы не заподозрили в нескромности и желании покичиться, но и не очень дешевые, чтобы не подумали, будто он относится с пренебрежением к одной из важнейших отраслей нашей промышленности.

Спрашиваю, не хочет ли она сделать какое-нибудь заявление. И слышу в ответ: в качестве преподавателя философии Женевского университета – с удовольствием. Но в качестве жены переизбранного политика высказываться будет нелепо.

Мне кажется, что она меня провоцирует, и решаю отплатить той же монетой.

Отвечаю, что восхищаюсь тем, с каким достоинством она держится. Знает, что у ее мужа был роман с женой приятеля, но не устраивает скандала. Даже когда (незадолго до выборов) эта история попала в газеты.

– А зачем скандалить? Когда речь идет о сексуальных отношениях, где любви нет места, я всегда ратую за полную свободу.

Это намек? Мне трудно смотреть прямо в эти синие фонари ее глаз. Отвожу взгляд, но успеваю заметить, что она почти без макияжа – он ей без надобности.

– Я больше скажу, – добавляет она. – Это была моя идея – через анонимный источник известить вашу газету, а потом за неделю до выборов все разъяснить. История супружеской неверности забудется, а вот то, с каким мужеством он разоблачил коррупцию, не опасаясь, что шантажисты могут внести разлад в его семейную жизнь, люди навсегда запомнят.

Засмеявшись своим словам, она предупреждает, что это, как говорится, off record, не для протокола.

Отвечаю, что по существующим правилам журналиста об этом следует предупреждать прежде, чем сказать что-либо. И журналист может согласиться или нет. А просить о приватности после – все равно что пытаться вернуть листок, который упал в реку и уплывает по течению. Вода несет его по своей воле куда хочет.

– Но ведь вы примете мое условие, не так ли? Зачем вам порочить моего мужа?

Мы и пяти минут не проговорили, а уже обнаружилась между нами отчетливая враждебность. Давая понять свое недовольство, соглашаюсь не предавать это сведение огласке. Но пусть ее чудесная память запечатлеет навсегда – предупреждать надо заранее. Каждую минуту она узнает что-то новое. Каждую минуту она все ближе к своему торжеству. Да, именно своему, потому что жизнь, которую ведет Якоб, не приносит ему счастья.

Она не сводит с меня глаз. А я решаю вернуться к моей роли журналистки и спрашиваю, не хочет ли она что-либо добавить. Устроит ли она сегодня домашнее торжество для ближайших друзей?

– Разумеется, нет. Кто выдержит такие хлопоты?! Тем более что он уже избран. Праздники и ужины надо устраивать раньше, чтобы привлекать голоса.

Я, хоть и снова почувствовала себя круглой дурой, должна задать, по крайней мере, еще один вопрос.

Якоб – счастлив?

И тут вижу, что достигла дна колодца. Мадам Кёниг со снисходительным видом отвечает размеренно, как профессор на лекции:

– Ну, конечно, счастлив! Кому в голову придет думать иначе?

Эта женщина заслуживает четвертования.

Нас обеих одновременно берут на абордаж: меня – помощник победительницы, который хочет представить меня ей; Марианну – кто-то из гостей, подошедших поздравить ее. Говорю, что рада была познакомиться. Очень хочу добавить, что при случае не прочь была бы выяснить – не под запись, разумеется – что она имела в виду под «чувственными отношениями» с женой друга. Вручаю свою визитку – на тот случай, если понадоблюсь – и ничего не получаю в ответ. Но прежде чем успеваю отойти, она на глазах у всех ухватывает меня за руку и говорит:

– Я видела нашу подругу, которая обедала с моим мужем. И должна сказать: она вызывает жалость. Хочет казаться сильной, а на самом деле – слаба и хрупка. Притворяется уверенной в себе, а меж тем постоянно спрашивает себя, что думают другие о ней и о ее работе. Производит впечатление человека бесконечно одинокого. Как вы знаете, дорогая, мы, женщины, шестым чувством определяем, от кого исходит угроза нашему семейному очагу. Не так ли?

Чистая правда, отвечаю я с полнейшим безразличием. Помощник недовольно хмурится – победительница ждет меня.

– Но у этой женщины нет никаких шансов, – договаривает мадам Кёниг.

Протягивает мне руку и отходит, не удостаивая никакими объяснениями.

* * *

В понедельник я все утро упорно звоню Якобу. Ответа нет. Включаю антиопределитель номера, подозревая, что он видит его и не берет трубку. Пробую снова и снова – безрезультатно.

Связываюсь с его помощниками. Мне отвечают, что он чрезвычайно занят – и это на следующий день после выборов? Но мне надо поговорить с ним, отвечаю я, так что буду продолжать дозваниваться.