Адъютант Бонапарта

В то время как представитель эмигрантского консервативного крыла столь витийственно прославлял память "польского Сен-Жюста", в Египте преодолевали препятствия, мешающие строительству памятника. И препятствий было много: скульптор Альрик получил срочный заказ на бюст вице-короля; профессор Соботовский, который должен был представить арабский перевод надписи, а кроме того, вернуть 400 пиастров, одолженных ему Дембинским из средств на памятник, застрял где-то в провинции, производя научные исследования; власти упорно отказывали в разрешении поставить памятник французскому офицеру вблизи мечети, посещаемой толпами правоверных. Но энергия молодого консула Лессепса, который, возможно, знал о заинтересованности Сулковского Суэцем, в конце концов преодолела все трудности. В середине октября было получено долгожданное согласие властей, и наконец-то приступили к строительству памятника.

Перед самым открытием памятника Сулковскому имел место факт, который никак нельзя опустить. В Египет прибыл уже престарелый маршал Мармон, герцог Рагузский, пэр Франции. Это был тот самый Мармон, с которым Сулковский служил в штабе Итальянской армии, в авангарде которого брал штурмом стены мальтийской Ла-Валетты, который в своих записках удивлялся тому, что молодой поляк был единственным адъютантом, осмеливающимся противоречить Бонапарту.

Мармон не противоречил своим начальникам, во всяком случае до тех пор, пока они были сильны. Когда же те утрачивали силы, он продавал их без всяких угрызений. После битвы под Лейпцигом он первый изменил Наполеону, перекинувшись к Людовику XVIII. Позднее, забыв о своем революционном прошлом, защищал от революции короля-святошу Карла X. После изгнания Карла X предложил свои услуги новой династии, но ЛуиФилипп не воспользовался услугами двукратного предателя. Тогда Мармон обиделся на Францию и уехал в длительное путешествие по Востоку как эмигрант-легитимист с австрийским паспортом.

Каирские французы, еще не осведомленные о последней метаморфозе бывшего бонапартиста, собирались торжественно почтить его как ветерана египетской кампании, но, к их огромному удивлению, Мармон сразу же после высадки в Александрии препоручил себя заботам австрийского консульства. Сокрушенный Лессепс писал генералу Дембинскому в Париж: "Маршал был адъютантом командующего Восточной армией одновременно с Сулковским, был его товарищем и приятелем. Я имел намерение предложить ему, чтобы он заложил первый камень под памятник, который мы как раз воздвигаем.

Но теперь уже не думаю об этом и не хочу иметь никакого дела с человеком, который отрекся от своей родины".

Так что Мармон не принимал участия в открытии памятника бывшему соратнику. Вероятно, это и не очень его огорчило. Маршал империи и министр двух королей не мог иметь ничего общего с людьми, которые, как Сулковский, действовали в истории обуреваемые чувствами.

Владыка Египта Магомет Али отнесся к Мармону совсем иначе, нежели его французские соотечественники.

Ослепленный богатством его титулов, он принял его с помпой и почестями почти королевскими. Окруженный вниманием и осыпаемый подарками, маршал оставался в Египте почти до зимы, осматривая памятники старины и поля сражений, в которых он участвовал. В январе 1835 года, провожаемый правительством и толпами народа, он сел в Александрии на фрегат вице-короля, который доставил его обратно в Европу.

Спустя несколько месяцев после этого блистательного отъезда сбылось невеселое предсказание капитана Орлицкого: памятник Сулковскому был разрушен. Разрушили его ночью бедняки, фанатичные жители предместья Баб-эль-Насри. Они измывались над мертвым камнем с такой же одержимостью, как их отцы терзали живого "французского захватчика". Ни те, ни эти, разумеется, не знали, что этот "французский захватчик" был сыном угнетенного народа и что последние недели перед смертью он "трудился над улучшением судьбы египетских феллахов".