Адъютант императрицы

– Да, ты права, Ксения, – воскликнул он, прижимая ее к груди и целуя ее в губы, – ты действительно такая, как говоришь, клянусь. Богом! Но ты ведь и не такая, как другие, и, – добавил он, смотря пламенным взором на ее прекрасное лицо, – ты – царица, на твоей голове лежит корона и твой красивый лоб ждет священного мира, которым должны помазать тебя на царство в московском Кремле, в священном городе, куда меня не хотят допустить трусливые изменники.

– Я была тверда и мужественна, – возразила Ксения, – до того, как стала царицей, поэтому ты тоже должен слушать мои слова, так как сила растет в покое, а к покою должна была настроить тебя моя песнь, дабы ты стал властелином над другими, как солнце в ясном покое стоит на небе над земными бурями, которые быстро проносятся пред его вечным сиянием.

– И я должен терпеть, – воскликнул Пугачев, – чтобы те, которые были бы ничтожеством без меня, – ведь я поднял их из грязи! – шли против моей воли, забыв, что я – царь; даже ты сама, – с горечью добавил он, – забыла об этом; ведь ты видишь, что другие противятся мне. Ты только что назвала меня Емельяном. Но нет! Я – Петр Федорович, царь из рода великого Петра Алексеевича.

– Я полюбила тебя под тем именем, – ответила Ксения, целуя его руку, – прости меня, если оно постоянно снова появляется на моих губах; ведь я знаю, что ты – Петр Федорович, мой государь, и там, за палаткой, пред народом никогда другое имя не сорвется с моих уст; но, когда мы одни, это дорогое имя само собой вырывается из моей груди; оно напоминает мне то чудное время, когда я впервые почувствовала в своем сердце горячий луч твоего взора. Вспомни же об этом времени, послушай мою песнь! Она внесет спокойствие и мир в твою Душу, а ты нуждаешься в спокойствии, чтобы властвовать над самим собой и над другими. Придет и твое время; народ снова обратится к тебе, покорный и послушный, ты одержишь последнюю великую победу, чужестранцы и неверные исчезнут со святой Руси, а тогда и те, которые теперь сдерживали тебя, будут смиренно прислушиваться к каждому звуку, исходящему из твоих уст. Государь должен быть выше гнева, так как в гневе он спускается до своих подданных и делается подобен им.

– Ты права, Ксения, ты без сомнения права, – сказал Пугачев мягче, чем прежде. – Но как стерпеть, когда эти коварные трусы обрекают меня бездействию и отнимают у меня победу?

– Не осуждай их слишком строго, – возразила Ксения, – ты смел и бесстрашен, как бывают богатыри; быть может, они были правы, сдерживая тебя; быть может, победа будет полнее и славнее, если ты соберешь все свои силы для окончательного поражения.

– А разве наши враги не собирают также своих сил? – воскликнул Пугачев. – И как же мне достигнуть победы без битвы?

– Народ вскоре признает, – сказала Ксения, – что ты один – его властелин, что ты один можешь дать ему счастье и свободу. Поэтому не отдаляй себя от народа своим гневом, будь приветлив и милостив к слабым, которым Бог не дал такой силы, как тебе. Я не думаю, чтобы они не были преданы тебе. Лишь об одном у меня существует такое опасение, – продолжала она со сверкающими глазами, – именно о Чумакове, который ненавидит тебя из-за моей любви к тебе. Я почти готова благодарить Бога, что Он предал его врагам, так как, когда он стоял рядом с тобой, мне всегда казалось, что возле тебя находится злой дух.

– Чумаков? – в раздумье произнес самозванец. – О, если бы он был здесь, он не стоял бы за бегство, в нем я нашел бы твердую поддержку; он стремился вперед, всегда вперед, где только ни появлялся враг. Правда, он когда-то сердился на меня, что я завоевал твою любовь, но это прошло, с тех пор как он знает, что я – государь; это он мне часто говорил. Разве он мог дать тебе корону, как я?

– Теперь его нет, – произнесла Ксения, осеняя себя крестом, – враги убили его, я буду молиться за упокой его души. Но я свободна и чувствую себя легко с той поры, как больше не вижу его холодного взгляда и его холодной улыбки.

В это время послышались громче голоса.

– Что там такое? – гневно закричал Пугачев. – Забыли, что я нуждаюсь в спокойствии и в тишине? Не думаете ли вы уже, что можно оскорблять непочтительностью государя, связав ему руки и лишив его возможности бороться и побеждать?

Он вырвался из рук Ксении и стремительно бросился через столовую вон из палатки.

На месте, замкнутом караулом, стояла группа казаков, окруживших человека около пятидесяти лет. Его руки были связаны веревкой, на нем был удобный дорожный черный костюм, его седые волосы были завиты без пудры, его бледное лицо носило следы умственной работы; своими ясными, умными глазами он смотрел кругом больше с любопытством, чем с боязнью. Вокруг замкнутого пространства теснились многочисленный группы солдат, желающих посмотреть на пленника.

– Что это такое? – воскликнул Пугачев, – что означает этот шум? Разве вы не знаете, что никто не смеет подходить сюда?