Адъютант императрицы

– Но, ваше императорское величество, я поручился своим честным словом, – возразил Салтыков, – и если вы, ваше императорское величество, не поддержите моего честного слова, то имя Салтыкова потеряет свою чистоту среди дворян России и клянусь Богом, что посланный, который возвестит визиря о нарушении мною слова, скажет ему и о том, что я заплатил жизнью за свою честь.

– А счастье твоего сына ничего не значить для тебя? – вне себя воскликнул Николай.

– Очень значить более чем все на свете, – возразил Салтыков, – но моя честь не принадлежит земному тлену, она является священным залогом, вверенным мне предками нашего рода!.. Я должен сохранять ее чистою и незапятнанною, какою они сохранили ее для меня и какою я должен передать ее тем, кто будет носить после меня мое имя… И прежде всего тебе, мой сын! И никакое счастье на земле не в состоянии было бы удовлетворить тебя, если бы ты был принужден скрывать свое лицо от взоров света из-за того, что твой отец оставил пятно на чести твоего имени. Не было и не будет большего горя в моей жизни, чем то, что я принужден быть человеком, разрушающим счастье твоей жизни. Но все же, сын мой, так должно быть! Завтра же эта девушка должна быть отправлена к ее отцу, или же твой отец должен будет прекратить свое существование.

– Да, так должно быть, мой дорогой друг, – воскликнула Зораида, склоняясь к Николаю Сергеевичу и устремляя на него свой полный любви взор залитых слезами глаз. – Это неизбежно, так как никакая сила не удержит меня, когда меня зовет мой отец, да, да, никакая сила, ни даже любовь. Это – рок, неумолимый рок, господствующий над жизнью людей. Необходимо со смирением покоряться ему, так как Аллах никогда не изменяет неотвратимого решения кисмета. Мои глаза будут лить слезы до тех пор, пока для них будет открыт свет. Мое сердце будет тосковать все время, пока будет биться в моей груди, но ты мирно будешь вспоминать о своей Зораиде, так как ее душа будет спокойна, исполнив свой долг. Между тем как, оставшись у тебя, я оскорбила бы священнейшие заветы Бога.

– Но, Боже мой, – сказала государыня, – а если я напишу визирю, если я попрошу там, где я имею право приказать?

– Мое честное слово не терпит никаких ограничений, никаких толкований, – возразил Салтыков. – Я обещал визирю тотчас же возвратить ему его дочь, и только тогда, когда мое слово будет исполнено, вы, ваше императорское величество, можете попытаться добиться его согласия.

– Он никогда не даст его, – сказала императрица, – если дитя попадет в его руки.

– Я буду просить его, – воскликнула Зораида, – клянусь вам в этом! Буду просить его, насколько могу, и, может быть…

Она умолкла и печально поникла головою; по-видимому, она была не в силах высказать надежду, в которую она сама едва ли верила.

– Хорошо, отец, – сказал Николай Сергеевич, – твой сын еще не имеет права произносить просьбы, и честь нашего имени для меня не менее свята, чем для тебя. Но и я обязан исполнить слово, неразрывно связывающее меня с Зораидою, и мой долг не отделять своей судьбы от нее. Я сам отвезу ее к ее отцу, рука об руку с нею пойду к нему и буду просить о счастье моей жизни.

– О, Боже мой, – воскликнул Салтыков, – ты хочешь отдаться в руки врагам? У визиря благородный и великий образ мыслей, от него тебе не грозит опасность, но она грозит от остальных, окружающих его. О, сын мой, сын мой! Помни, что коварные убийцы будут подкарауливать тебя среди турок, еще глубже, чем до сих пор, ненавидящих христиан после нашей победы.

– Нет, – воскликнула Зораида, – у моего отца жизнь Николая будет в такой же безопасности, как и моя; я ручаюсь за его жизнь или умру вместе с ним. Спасибо, спасибо, Николай, – продолжала она, – твое благородное сердце отыскало единственный путь для нашего счастья… Благодарю тебя за твою любовь!

– Неужели ты могла сомневаться в том, что я никому не предоставил бы разрешение вопроса, расцвести ли моей жизни для дивного счастья, или увянуть в ледяном мраке? – сказал Николай.

– А если я не позволю тебе сопровождать ее? – спросила императрица, – если я прикажу тебе остаться здесь?

– Вы не сделаете этого, ваше императорское величество, – воскликнул Николай Сергеевич, – вы, моя всемилостивейшая государыня, не разрушите созданного вами и не принудите к неблагодарности и неповиновению преданнейшей вам души.