Адъютант императрицы

Ксения Матвеевна, дочь сотника Скребкина, молодая казачка двадцати одного года, отличалась необычайной красотой, стройной фигурой благородного сложения и овалом лица, напоминавшим безупречно правильные черты греческой античной статуи. Ее синие глаза оттенялись длинными, темными ресницами; в их взоре светилась порою задумчиво-грустная поэзия, свойственная обитателям гор и степей, благодаря их постоянному непосредственному общению с природой, язык которой им как будто понятен; но эта мечтательная задумчивость часто сменялась в очах Ксении огневою страстностью, напоминавшей своими вспышками вспыхивающая молнии, когда в летний зной над степью проносятся гроза вдоль по течению Яика.

Красавица Ксения со своими выразительным лицом, тонким, изящным станом и белыми руками смахивала бы на даму из самого знатного общества, переодетую казачкой для костюмированного бала, если бы во всем ее существе не было отпечатка наивной непосредственности и дикой огневой силы. Было видно, что в этих нежных членах текла пламенная кровь, кипение которой не подчинялось никакому принужденно, и нежную девушку можно было сравнить с одним из тех диких степных коней, стройные члены которых как будто вылиты из стали, а ноздри порывисто вдыхают воздух, чуя приближение бури, коней, которые послушно покоряются приветливому слову, но встают на дыбы, когда их хотят принудить к повиновению поводьями и удилами.

Садик пред домом сотника содержался чрезвычайно опрятно, кусты шиповника образовали здесь нечто вроде беседки вокруг сколоченной из березовых сучьев скамьи, на которой сидела Ксения, тогда как пестрые цветы обрамляли гряды овощей.

Тонкие пальцы девушки машинально, размеренным движением, сплетали нитки в узлы рыболовной сети, но ее мысли, казалось, блуждали далеко, потому что ее глаза тоскливо и задумчиво смотрели из-под опущенных ресниц вдоль на луга, по которым извивался Яик, сверкавший там и сям золотистой полосою между камышовыми зарослями.

Казачка напевала про себя красивым, низким голосом одну из песен своего народа, в которых почти всегда выражается тоска по милом, ушедшем на кровавую сечу, или оплакивается павший воин; их мелодия так хватает за душу своими грустными, скорбными звуками, славой) осенний ветер проносится по степи, крутя поблекшие палые листья. Иногда пение замирало в тихом вздохе, который, казалось, летел вдаль вместе с печальными взорами Ксении; тогда она опускала голову, точно под гнетом безнадежного горя, прерывая работу, чтобы утереть слезу, повисшую на реснице.

Она не заметила, как по дороге из Гурьева в Сарачовская приблизился к хутору казак и вошел в сад. То был мужчина немного старше Ксении, стройный и сильный: темная короткая, еще юношески мягкая борода обрамляла его лицо, а курчавые, темные волосы выбивались из-под шапки из овечьей шерсти. Это был красивый, статный юноша; тем не менее, его наружность оказывалась вблизи отталкивающей; темные глаза отличались беспокойным, хитрым взглядом, несмотря на улыбку, почти не сходившую с его губ, как будто он хотел прикрыть ею всякое внутреннее движение мысли и чувства. В его осанке всегда было что-то принужденное, точно он рассчитывал каждый свой жест и наблюдал за ним; этот человек ходил тихо, крадучись, что дало ему возможность подойти вплотную к задумавшейся молодой казачке, прежде чем она услыхала шорох его шагов, когда нежданный гость вышел из-за живой изгороди густо разросшегося шиповника. Ксения вздрогнула в испуге и, по-видимому, была неприятно удивлена, увидав пред собою молодого казака; однако она приветливо ответила на его поклон и сказала:

– Как, ты здесь, Яков Иванович? Разве ты не пошел с прочими, как и мой отец, на лужайку у реки потолковать о том, что нужно сделать против угроз генерала, который приехал третьего дня в Гурьев и хочет отнять у нас наши последние вольности?

– Что мне там делать между дураками? – возразил молодой казак, имя которого было Яков Иванович Чумаков. – О чем им советоваться, когда они не могут противиться силе? Ведь гарнизон Гурьева подкреплен пехотой и канонирами, так что наши казаки будут уничтожены, если попробуют оказать сопротивление; а если они убегут в киргизские степи, то лишатся своего имущества и доведут до страшной беды своих близких!

– А разве ты не боишься, что тебя зачислять на службу в полки, которые должны быть посланы в Польшу или Швецию, далеко от нашей родины? – спросила Ксения.

– Нет, – ответил Чумаков с язвительным смехом, – нет, этого я не боюсь; я знаю, что жребий не падет на меня.

– Знаешь? – подхватила Ксения, – разве ты можешь знать, что скрывается в будущем?